У каждого свой долг (Сборник)

Спустя неделю Забродин снова приехал в Орел. Ромашко хоть и «рубил дрова», но на этот раз получил подтверждение, что телеграмму приняли. Когда закончилась радиопередача, Ромашко не проявил радости, но по его глазам Забродин видел, что он доволен.

«Что же помешало первый раз? Что-нибудь соединил не так? А сигналы… Были они в эфире или нет?» — это так и осталось загадкой. После сеанса Забродин впервые уловил на лице Ромашко какое-то подобие улыбки. Серо-зеленые глаза его сияли откровенно, по-детски. Он даже в какой-то мере утратил свою медлительность.

Расставаясь, Забродин приободрил его:

— Молодчина! Скоро, вероятно, мы поселим вас на квартире… А пока придется потерпеть. Я буду навещать вас.

В центре Мюнхена, недалеко от того здания, где в полдень на мраморном пьедестале больших курантов вслед за последним ударом колокола разыгрывается рыцарское сражение и посмотреть на него собирается толпа зевак, стоит трехэтажный особняк с колоннами.

Сзади к особняку примыкает небольшой тенистый парк, высокая металлическая ограда которого сплошь увита плющом. Красиво разделанные газоны радуют глаз яркой зеленью.

По вечерам и в ранние утренние часы, когда особняк пуст, тишину парка нарушает треск бензинового моторчика: садовник-немец подстригает траву и ставит автоматические лейки.

Когда горячее солнце накаляет каменные мостовые и в домах становится душно, в парке все так же прохладно. Там иногда прогуливаются люди. Но никогда не бывает женщин, не слышно веселого беззаботного смеха детей…

— Дорогой майор, а ведь я был прав! — с чувством внутреннего превосходства произнес солидный пожилой мужчина, одетый в светлый легкий костюм. — Теперь они будут валить на нас все…

Тот, кого назвали майором, хотя на нем не было военной формы, отшвырнул носком ботинка подвернувшийся камешек:

— А вы не уступайте, мистер Корвигер! У нас своих дел хватает.

Майор потянул вниз яркий галстук, как бы освобождая шею.

— Они получили сведения… Это распоряжение Вашингтона…

— Я не могу рисковать. Такое задание поручать ребятам еще рано. Они не прошли период легализации… А после провала четверки они должны притихнуть.

— Это приказ…

Майор с недоверием покосился на говорившего.

— Срочно?

— Чем быстрей, тем лучше! И обязательно — маяк.

— День «икс»?

— Нет. Но должна быть готовность.

— Приказ я обязан выполнять. Но предварительно нужно провести проверку. Хотя бы простую…

— В чем дело?

— Работа Дика на ключе мне показалась весьма странной. Первую телеграмму не приняли. В эфире были какие-то обрывки, которые все время пропадали.

— Он дал сигнал опасности?

— Нет, но…

— Почерк?

— Его, но бессвязный!

— Гм… Какой смысл? Я больше подозреваю тех, у кого все идет ровно и гладко. Не станут же русские делать сами себе помехи?

— Вы правы. И все же я хотел бы проверить.

— Я поставлю условие. А что другие?

— Маяк только у Дика…

— Благодарю вас.

Пожилой распрощался с майором и направился к зданию. Майор через калитку в зеленом заборе вышел на улицу.

— Входи! Входи! — с этими словами пожилой мужчина, с седыми, торчащими в разные стороны усами, отворил дверь и пропустил Ромашко. Потом он громко позвал:

— Хозяйка, принимай гостя!

Гость осмотрелся. Большая светлая горница с крашеным полом, чистые занавески на окнах.

Из соседней комнаты вышла моложавая женщина, в пестром сарафане, с мокрыми по локти руками. Она вытерла руки о передник.

— Здравствуйте. Очень рады! — Женщина подала руку, и Ромашко, смущаясь, ее пожал.

— Наш новый квартирант, — пояснил мужчина. — Покажи, Лукерья, комнату.

— Ну, что же. Очень даже приятно… Проходите. А где ваши вещи?

Ромашко хотел что-то ответить, но хозяин его опередил:

— Вещи потом…

Легко, ступая, хозяйка повела Ромашко в другую половину дома и, отворив дубовую дверь, показала:

— Вот тут…

Ромашко вошел следом за ней в комнату. Кровать под белым покрывалом, тумбочка, небольшой столик со скатертью. У Ромашко захватило дух от домашней обстановки и уюта. Но его не покидало ощущение, что он во сне. Проснется — и снова решетка, серый бетон тюремной камеры.

Хозяйка ушла. Ромашко осторожно сел на деревянный табурет. Закурил. Через окно видна была зеленая лужайка с пестрой клумбой, дальше — яблони, высокая береза с завитушками коры на стволе, а там — кусты. Слишком разительной была перемена.

— Пантелеймон, обедать! — голос хозяина вернул его к действительности. И только тут Ромашко почувствовал, что действительно голоден. С утра ничего не ел. Сначала был на деревообделочной фабрике, куда его устроили работать плотником. Потом майор из КГБ познакомил его с Василием Петровичем Крупенниковым, мастером той же фабрики. И вот теперь здесь. Как в сказке. Да и в сказке так не бывает!

— Обедать, обедать, — повторила приглашение хозяйка.

— Иду…

Рано утром в комнату тихо постучали. Пантелеймон резко подскочил, как привык делать это в тюрьме. Не сразу вспомнил, где он.

— Фу, ты! — перекрестился.

Протер глаза, оделся.

Завтракали вчетвером: Василий Петрович, хозяйка, их дочь Надя и Ромашко. Надя, торопливо позавтракав, побросала в портфель тетради, и, помедлив у двери, громко сказала:

— Мама, я пошла.