У Лукоморья

2 апреля 1820 года царь приказал генерал-губернатору Милорадовичу сделать обыск у Пушкина и, в случае необходимости, арестовать его. Полицейский сыщик Фогель, придя к Пушкину в его отсутствие, встретил Никиту Тимофеевича и стал просить почитать рукописи Пушкина. Фогель прикинулся рьяным поклонником поэта, но Никита, предупрежденный Александром Сергеевичем о возможности такого визита, наотрез отказал Фогелю. Тогда сыщик стал предлагать Никите деньги, и немалые — 50 рублей. Но Никита открыл дверь и выпроводил гостя.

Когда Пушкин возвратился домой, он увидел сияющего дядьку.

— Что так весел, Никйтушка?

— Да как же не радоваться, когда беда ушла со двора... — И Никита рассказал Пушкину во всех подробностях о визите сыщика.

Об этой истории потом рассказывал Ф. Н. Глинка, состоявший при генерале Милорадовиче чиновником для особых поручений. Вот этот рассказ:

«Раз утром выхожу я из своей квартиры на Театральной площади и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как всегда, бодр и свеж, но обычная (по крайней мере при встречах со мной) улыбка не играла на его лице и легкий оттенок бледности замечался на щеках.

— Я к вам.

— А я от себя!

И мы пошли по площади. Пушкин заговорил первым:

— Я шел к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих пьесах, разбежавшихся по рукам, дошел до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося ему почитать моих сочинений и уверяя, что скоро принесет их назад. Но мой верный старик не согласился, и я взял да и сжег все мои бумаги...»

Ф. Н. Глинка сообщал также, что Пушкин из рассказа Никиты Козлова о таинственном посетителе сразу понял, что над ним нависла угроза и дело пахнет Аракчеевым, Сибирью или Соловками.

Наступили тревожные дни...

5 мая 1820 года А. И. Тургенев сообщил П. А. Вяземскому: «Участь Пушкина решена. Он завтра отправляется в ссылку».

Царский приказ был строг. Сборы были недолги.

— Что ж, едем, Тимофеич?

— Едем, батюшка!

— А куда едем, знаешь, старче?

— Да по России, куда же еще! — отвечал Никита.

6 мая Пушкин и Никита Козлов покинули Петербург. До Царского Села вызвались проводить друзья — Дельвиг и брат лицеиста Михаила Яковлева — Павел. В Царском долго прощались. Спрыснули дорожку, чтоб пыльно не было. Наконец ссыльные сели на перекладные и по скучному Белорусскому тракту тронулись в далекий, далекий путь. В дороге сразу же скинули городское платье: Пушкин — свой городской сюртук, Никита — свою «ливрею». В красных рубашках, опоясках и высоких сапогах поэт и его дядька выглядели довольно забавно.

17 мая прибыли наконец в Екатеринослав. Остановились в дурном трактире, где их чуть заживо не съели клопы. В городе было пыльно и душно. С утра отправились купаться на Днепр.

Пушкин любил уплывать далеко. Никита волновался, кричал, умолял держаться ближе к берегу... В одну из поездок на лодке, после купанья, Пушкин схватил лихорадку. Несколько дней пролежал в бреду. Никита натирал больного водкой, бегал в больницу за порошками. Спасибо, подъехали Раевские. С ними после выздоровления поехали дальше.

Как-то, стоя на берегу Днепра, Пушкин и Тимофеич смотрели, как два скованных железными цепями арестанта — побочные сыновья помещика Засорина, ставшие разбойниками, — спасались вплавь через Днепр. Этот эпизод запомнился поэту и его дядьке. Позже он послужил Пушкину основой для поэмы «Братья-разбойники».

Однажды, несколько месяцев спустя по приезде в Кишинев, Пушкин рассказал об этом в кругу своих знакомых. Кто-то из присутствующих выразил сомнение в возможности такого побега. Тогда Пушкин крикнул Никиту:

— А ну, Тимофеич, расскажи им, как мы с тобой смотрели арестантов на Днепре! — И Никита Тимофеевич подтвердил справедливость повествования Пушкина. Об этом можно прочитать в «Материалах к биографии Пушкина», подобранных в 1851 году Бартеневым.

В Кишиневе Никита жил в одной из двух комнат, отведенных Пушкину в доме его начальника генерала Инзова, почтенного, доброго старика. Никита Тимофеевич делил с Пушкиным все тяготы, лишения и нужду. А тягот было немало. Трудно было вольному поэту переносить притеснения со стороны власть имущих, начальства, церкви. Ему, числившемуся на государственной службе, полагалось регулярно ходить в церковь, в местный архиерейский дом или, как там его называли, «Митрополию», нужно было говеть, исповедоваться. Это было обязательно. Неисполнение наказывалось.

«Дай, Никита, мне одеться: в «Митрополии» звонят!» — писал Пушкин в одном из своих шуточных стихотворений, осмеивающих местные кислые нравы и обычаи. Он любил читать эти стихи вслух, подражая глухому басу церковного колокола.

* * *

Из письма Никиты Тимофеевича Козлова, «Главного камердинера Его высокородия Александра Сергеевича Пушкина к супруге моей Надежде Федоровне Козловой из г. Одес 15 сентября 1823 года.

Милостивая государыня супруга моя Надежда Федоровна!