У нас была великая эпоха

Демобилизовавшись, Махитарьян женился и нарожал себе кучу детей, и лет через десять приезжал навестить своего лейтенанта и похвалиться фотографиями детей. В ту эпоху он таскал лейтенантского сына повсюду, даже с чрезмерным усердием. За что получил однажды строгий выговор с несколькими ругательствами (небывалое дело!) от любимого лейтенанта… Следует сказать, что сержант был не виноват, виноват был грузовик. Подобрав в штабе дивизии какой-то чрезвычайно нужный инвентарь, Махитарьян со взводом солдат сманили ребенка от матери за город в подсобное хозяйство. (Интересно, что делала Раиса Федоровна в моменты, когда сына умыкали на стрельбище и в подсобное хозяйство? Читала книги, готовила суп, стирала, беседовала у плиты с подругами или училась у начфина — отца развратной Иды — печь в «чуде» хлеб? Надеемся, что она вела себя прилично и совершала что-нибудь полезное для страны и города, а не для своего личного блага…) Поездка предполагалась короткой, отвезти инвентарь, привезти картошку, но затянулась до позднего вечера, до густой темноты из-за того, что по дороге обратно грузовик вдруг встал и не захотел ехать дальше… Во время вынужденной стоянки маленький человек имел случай наблюдать мистерию захода солнца в сельской местности. Процесс был ярко раскрашенным, глубинно-синие тени и полеты пчел и птиц в этот кульминационный момент дня поразили лейтенантского сына своей торжественностью. Природа волновалась перед приходом ночи, как зрители перед концертом в клубе. Заросли украинского бурьяна на пустыре у дороги, где, чертыхаясь, облепили грузовик солдаты, пахли так могуче, как, очевидно, некогда пахли хвощи и папоротники того пышного периода земли, который позднее будет интригующе завлекать его с цветных вкладышей в учебнике ботаники. (Увы, теперь поля, леса и дороги пахнут автору слабо. Огрубилось обоняние, вынужденно притупилось от табачного дыма и выхлопных газов города…)

Короче говоря, когда взвод бравых солдат подкатил к воротам, у зеленых ворот бегали, встревоженные и злые, лейтенант с женой. Тут-то лейтенант, обычно старомодно вежливый, выругался. Автор не станет повторять ругательство, он достаточно грязно ругался в своих книгах. Так как Эдик был цел (по нему скользнул луч семейного заслуженного фонарика) и передан, спящий, в гимнастерке, волочащейся по полу кузова, смущенным армянином лейтенанту, сверху вниз, часть гнева и все беспокойства улетучились. Отношения, таким образом, почти тотчас же восстановились… От старта этого эпизода осталась фотография: военно-полевой ребенок стоит на краю заднего открытого борта грузовика с группой башибузуков-солдат вокруг. Он в махитарьяновской гимнастерке. Была ведь осень, и предполагалось, что через несколько минут они помчатся сквозь харьковский ветер… Автор подумал, как хорошо начиналась его жизнь, хорошо бы она точно так же и кончилась, с бравыми солдатиками, обступившими его, прикрывающими тыл и фланги…

Что касается Махитарьяна, то сознание того, что «армянин — друг», настолько прочно въелось в его сознание, что когда в его жизни появился вдруг человек по имени Вагрич Бахчанян, то самым естественным образом он принял его в друзья. Ведь отец и мать тысячу раз все детство твердили: «Армяне — очень хорошие люди». Оказывается, то, что говорится и делается вокруг тебя в нежном возрасте, выучивается само собой. Каждый из нас обязан своему младенчеству куда более, чем он в это верит. И потому, унаследовав как заповеди «армянин — хороший человек», «поляк — плохой человек», ты уже потом и в тридцать, и в сорок лет, имея свои убеждения и наблюдения, все же подсознательно бываешь подвластен этим, родительским ли, окружающей ли среды, приговорам… Фриц — с тем дело было сложнее. Фриц выходил за пределы «хороший — плохой». Фриц был фриц, он был сильный и потому достойный враг. Русский человек радовался тому, что он победил фрица. Радовался так, как охотник радуется, победив, скажем, тигра в обстановке, близкой к рукопашной, втайне русский человек считал себя недисциплинированным, не таким умным и не таким наглым, как фриц. Обнаружив, что оказался сильнее фрица, русский человек не запрезирал его, но, напротив, оставив фрица на том же уровне, где фриц был и до этого, лишь поднял себя — русского человека — вровень с фрицем.