У нас на дворе

Он объяснил, что ему нужно.

— «Знакомое окошко»? — переспросил Илья Яковлевич с такой интонацией, что, мол, как не стыдно беспокоить занятых людей по пустякам. — А я-то полагал, вам нужен уникальный Ершов или неизвестная запись Менухина. Через пятнадцать минут, молодой человек, будете иметь свое «Окошко»! — он положил трубку.

Прошло пятнадцать минут, и полчаса, и час, — Илья Яковлевич не звонил. Грачев сам спустился в фонотеку.

Это были сплошь уставленные стеллажами три зала. Они напоминали библиотеку, с той лишь разницей, что на полках хранились не книги, а плоские коробки с пластинками, лентами и пленками, да на столах — всевозможные проигрыватели и магнитофоны.

— Вот, извольте, четыре «Окошка», — сказал Илья Яковлевич. — «У окошка» — музыка Спенсарова, «За окошком» — музыка Голещанова, «Не торчи под окошком моим» — музыка Хлястикова и «Парень с девкой целовались за окном» музыка Пронина. Но… — Илья Яковлевич сдвинул очки на лоб, — все эти песни созданы в двадцатых — тридцатых годах. Ясно, молодой человек?

Грачев молчал.

— Окошек у нас в фонотеке на целый поселок хватит, — усмехнулся Илья Яковлевич. — Но дореволюционных — ни одного. Просто старикан, наверно, перепутал название. Да, господи, ну, прокрутите какое-нибудь из моих четырех окошек, и ваш пенсионер прослезится от умиления. Ему же главное, чтоб на весь свет возвестили: такой-то, имя, отчество, фамилия, сегодня справляет свой юбилей. А «Окошко» — так, довесок…

Да, Грачев это и сам понимал. Можно, конечно, заменить стариковское «Окошко» каким-нибудь другим. Слушатели и не заметят. Да и вообще формально все правильно. Просил «Окошко» — получай «Окошко». А хотел другое — надо было указать композитора и поэта.

И все-таки…

— А знаете, — сказал Грачев, — позвоним-ка Константину Филимоновичу!

Константин Филимонович — известный музыковед, славящийся своей эрудицией, не раз выручал «радистов» в трудных случаях. Память у него была прямо-таки устрашающая. Запоминал все — и притом накрепко. Даже телефонный номер, однажды увиденный, навсегда застревал в его мозговых извилинах, как в прочных сетях.

Грачев позвонил.

— «Знакомое окошко»? — переспросил Константин Филимонович. — Одну секундочку, одну секундочку…

Он что-то бормотал, гудел себе под нос, и Грачев мысленно видел, как с трубкой возле уха мечется этот пожилой профессор около аппарата, словно цепью прикованный к нему длинным телефонным шнуром. Все знали: Константин Филимонович ни минуты не мог стоять спокойно возле телефона.

— Вероятно, это «жестокий романс», столь модный в те времена, — наконец сказал профессор. — Но не ручаюсь. Мало данных. Слишком мало…

Грачев вернулся к себе в отдел.

— Съезди-ка к старику, — посоветовала Валентина Ивановна. — Может, он вспомнит мотив? Или слова? Ну, хоть частично. И вообще проверить не мешает.

Грачев обрадовался. Конечно, надо навестить старика. Разузнать подробности о «Знакомом окошке». А заодно и проверить. А вдруг никакого старика и золотой свадьбы и в природе нет?! А просто кто-то разыгрывает. Объявим по радио: передаем «Знакомое окошко» по просьбе пенсионера такого-то, а шутники будут со смеху покатываться: ловко, мол, обдурили простаков!

Грачев поехал.

Автобус вывез его на окраину. Здесь совсем не по-городскому пахло талым снегом, пряной мокрой корой деревьев, тем извечным запахом начинающейся весны, который всегда так будоражит кровь и настойчиво напоминает: ты еще молод, все еще впереди. Находясь целыми днями в шумном, суетливом Доме радио, среди бесконечных заседаний, прослушиваний, разговоров, Грачев как-то отвык от этих бодрящих весенних запахов, словно вовсе даже забыл, что они существуют, и теперь прямо-таки хмелел от них.

Он долго стоял возле канавы, по которой мутная вода несла почерневшие льдинки, щепки, какой-то мусор, потом неторопливо побрел по мощенной булыжником улочке.

Оказалось, жили старики в двух смежных комнатушках в большой коммунальной квартире.

Комнаты были полны птиц. Клетки стояли на полках, этажерке, на столах, на шкафу. Клетки висели у окон, на стенах, под потолком. Отовсюду неслось дзеньканье, цвиканье, щелканье, свист. Прыгали, порхали крохотные пестрые комочки. Благодаря птицам приплюснутые комнатушки с дешевой невзрачной мебелью казались словно просторнее, больше и выше.

Кондрат Максимович, маленький, суетливый, сохранял еще бойкость ума и живой блеск вертких глаз, хотя было ему уже за семьдесят.

Грачеву он очень обрадовался, усадил, стал рассказывать какую-то длинную путаную историю. Грачев терпеливо слушал. К чему эта история, он не понимал, но слушал. Однако история все не кончалась… Грачев покраснел, кашлянул:

— Простите, а вы помните мотив «Знакомого окошка»? — спросил он. — Или слова?

— Как же! Как же! — встрепенулся старик.

Откашлялся и дребезжащим тоненьким дискантом затянул:

Знакомо мне твое окошко…

Птицы вдруг сразу все замолкли, словно и они хотели послушать старика.