У ночи тысяча глаз

— Только переоденусь, — заторопилась я, склоняясь над своей туфлей. — Мы не должны заставлять их ждать. — Не поднимая глаз, я знала, что она стоит и молча смотрит на меня. — Говорите со мной, мадемуазель, — умоляюще попросила я. — Говорите со мной, пока переодеваюсь. Рассказывайте мне о Бухаресте, о Париже, о театре или о себе. Говорите громко и быстро. Ах, ну пожалуйста, не замолкайте! — И вдруг я повернулась, закрыла лицо ладонями и разрыдалась, как перепуганный ребенок.

К другим мы присоединилась с некоторым опозданием.

— Ты выпил свою двойную порцию? — спросила я отца, подойдя к нему. — Ну а теперь и я выпью свою. Тройную.

Когда гости уходили, мы вместе проводили их до дверей, посмотрели, как они сели в машину и уехали, а сами постояли в дверях, он с одной стороны, я — с другой. Мы смотрели и смотрели, пока большой прямоугольник ночи, открывавшийся нам из двери, не опустел. Остались одни звезды. Потом закрыли дверь и остались одни. Нет, не одни; если бы только мы были одни, но в том-то и дело, что нет: с нами там была еще эта самая штука.

Мы дошли до лестницы, по-прежнему на расстоянии ширины двери друг от друга, он с одной стороны вестибюля, я — с другой. Не знаю почему, возможно, боялись сойтись вместе.

Без единого слова я поднялась наверх, а он прошел в глубину дома, туда, где стояла горка, и слышала, как отец ее открыл. Несколько мгновений спустя он в свою очередь тоже поднялся по лестнице, прошел в свою комнату и закрыл дверь. А еще чуть погодя я вышла из своей комнаты, подошла к его двери и постучала.

— Заходи, заходи, Джин, — раздался ровный, полный отчаяния голос.

В халате и пижаме отец сидел на дальнем краю кровати, спиной ко мне. На столике стояла бутылка бренди, а рюмку он держал в руке, как бы взвешивая ее на ладони. А может, проверял действенность спиртного.

Он не повернулся и, не меняя позы, спросил:

— Тебя это сильно потрясло? — И не дожидаясь ответа, продолжал: — Знаю. Меня тоже.

Я бочком присела с другой стороны кровати, так, чтобы можно было смотреть на него.

— У нее, у подружки Лу из Румынии, даже часы оказались на колене. — Ее имени я уже не помнила, она унесла его с собой.

Он быстро проглотил бренди, точно опережая кого-то, кто хотел отобрать у него стопку.

— Ловко проделано, — слегка закашлявшись, заметил он. — Все точки над «i» расставлены.

Я провела рукой по стеганому одеялу:

— Все, кроме маклера.

В рюмке снова появился бренди.

— Надо делать скидки на небольшие погрешности. В последнее время Уолт не звонит мне месяцами. Я ведь уже давно не новичок на бирже. Но кто знает об этом, кроме тебя и меня? Или я лишаю тебя последней соломинки, за которую ты могла бы?..

— Ничего ты меня не лишаешь, потому что у меня ничего нет.

— Но часы с бриллиантами на ноге, а, Джин? — продолжал он приглушенным голосом.

И снова кто-то попытался отобрать у него бренди, но он их опередил и залпом выпил рюмку бренди.

— Кому было дано знать об этом, только тебе и мне? — мягко сказала я. — Луиза, сидевшая с нею в одной машине, и та ни о чем понятия не имела.

Он промолчал. На мгновение я пожалела, что сообщила ему о пикантной подробности. Однако, если бы и не сообщила, он все равно раздумывал бы над случившимся, так что какая разница?

Его голова снова проделала быстрое короткое движение, будто он кивнул в сторону потолка:

— Ну и переплет! Словно в точке опоры совершаешь поворот на сто восемьдесят градусов и тебе приходится учиться ходить на ушах. Предпочитаю ровную вселенную, а не наклонную или косую. — Он опять наполнил рюмку. — Собираюсь сделать то, чего не позволял себе двадцать лет: налиться до потери сознания и уснуть.

Я понимающе похлопала его по спине. Затем встала:

— Пожалуй, пойду. Не могу же оставаться всю ночь в твоей комнате.

— А с тобой там все будет нормально? — спросил он.

— Здесь ли, там ли — какая разница? — ответила я. — Это ведь внутреннее состояние, оно всегда с тобой. К месту не имеет никакого отношения.

— Ты права. Того, что имеет отношение к месту, легче избежать.

Я подошла к двери и открыла ее.

Он не оглянулся, так и сидел понурившись.

— Ну, ничего, как-нибудь освоимся. Привыкнуть можно ко всему, даже к тому, как молотое стекло вонзается тебе в позвоночник. Мы придумаем какой-нибудь способ, как нам жить с этим чувством. — Он поднял рюмку и посмотрел на нее. — Но сегодня не сладко, правда?

— Да уж куда больше, — кисло согласилась я и закрыла за собой дверь.

Утром отец спустился вниз раньше меня. Под глазами у меня все еще была ночь, градуированные тени. В остальном уже наступило утро, и солнце сжигало все. Особенно эти мерцающие пылинки в небе.

Арбуз дожидался его на блюде со льдом, рядом лежали письма, но самого его за столом не оказалось. Я нашла его в другой комнате, он прижимал к уху телефонную трубку.

Должно быть, слушал, но не говорил ни слова.

Повернувшись, увидел меня, а когда я хотела выйти, кивком дал понять, что мне следует приблизиться к нему.

— Это одно из названных событий тоже случилось, — спокойно сообщил он. — На линии Уолт Майерс. Его звонок… Нет, Уолт, продолжайте; я сказал пару слов Джин.