У ночи тысяча глаз

Занавески, казалось, тоже соответствующим образом изменили конфигурацию: они уже не располагались квадратами вокруг алькова, а шли, образуя перегородку между Шоном и ими, по прямой вдоль прохода, по которому они должны были следовать, чтобы выбраться в конце концов к выходу и безопасности. Эта коварная перемена нисколько ее не напугала: напугать ее по-прежнему могло только одно.

Проход, по которому они сейчас пошли, был смутно узнаваем как один из коридоров их дома, однако всякое понятие пропорции, особенно относительно длины, исчезло. Хотя там было тускло и сумрачно, как в гроте, каждая складочка занавесок выделялась довольно отчетливо.

«Он чересчур длинный, — жаловалась она, когда они устремлялись вперед. — Сегодня днем он еще не был таким длинным, теперь стал гораздо длиннее».

«Это потому, что тогда мы шли в обратную сторону, — прошептал ее отец. — Когда выходишь, он всегда кажется длиннее, чем когда входишь».

Они все шли и шли, а конца по-прежнему не было видно. Смелость наконец стала покидать ее.

«Шон, — хрипло позвала она. — Шон, вы там? Вы идете на одном уровне с нами?»

Его рука мгновенно Протянулась и сжала ее руку, она коснулась полицейской бляхи у него на ладони, и ей стало лучше.

Он отпустил ее руку, и они пошли дальше.

Проход претерпел изменения, с той оптической плавностью, к которой, казалось, стали так чувствительны все окружающие ее предметы, словно проецировались через сбегающую по зеркалу воду. В конце оказался поворот, и до нее слишком поздно дошло, что причина этого волнообразного бледно-зеленого отражения, играющего на складках занавесок, как раз и таится где-то за этим поворотом. Отражение было летальным, едва уловимым, почти не оставляющим следов. Казалось, угроза стала реальной именно потому, что они увидели это отражение, а вот если бы они повернулись и убежали, прежде чем его заметили, они бы по-прежнему сохранили иммунитет.

Но было уже слишком поздно. Осознание опасности только усилило ее. Она поняла, откуда исходит ее погибель. Оригинал отраженного сияния стал явью: два серо-синих глаза, посаженных в лопатообразную кошачью голову, превратились в злобные, горящие бешено-зеленым щелки; заостренные ушки прижаты — зверь приготовился к нападению; широкая клыкастая пасть, вокруг нее как бы горит неоновым огнем синевато-красная линия.

Голова пригнулась, за ней волнообразно двигалось тело. Оно больше напоминало тело пресмыкающегося, нежели львиное. Лишь голова неоспоримо говорила о том, что это лев, в остальном же все в нем было как у дракона: низкое, концентрически расширяющееся брюхо, укороченные кривые широко расставленные конечности, беспокойно бьющийся по земле хвост где-то в далекой дали…

Они повернулись и побежали, в голове кололо иголками, ноги налились свинцом и не слушались.

«Брось сумку, — тяжело дыша, проговорила Джин. — Она тянет нас назад».

Он отпустил сумку, и она покатилась назад, словно ее унесло силой тяготения в эту горячую, что раскаленные уголья, утробу. Перед тем как исчезнуть, сумка покрылась ровным коричневым цветом, как будто медленно поджаривалась, и ее вот-вот должны были сожрать.

И снова этот проход предал их, в нем опять возник какой-то плавный поворот. И бледно-зеленое свечение за ним, первое предупреждение, придало занавескам тошнотворный вид. Возникшая мысль приблизила ужас, материализовав его в видимое и осязаемое. И тут же голова, оскалив клыки, поползла вперед. Только это уже был не тот же самый лев — тот, другой, пробираясь с безжалостной неумолимостью, по-прежнему оставался где-то у них за спиной.

Им отрезали путь с обоих концов.

«Брось меня, — взмолился отец. — Я тяну тебя назад».

«Нет, — задыхаясь, проговорила она, — нет! — И еще сильнее прижала к себе его руку. — Шон! — в отчаянье крикнула она. — Шон!»

Раздался его голос — тон ровный, но с упреком.

«Было время, когда вы не боялись», — сказал он, как бы инструктируя ее, что надо говорить.

Она попыталась сказать это, но слова упрямо не шли с языка.

«Шон!» — пронзительно закричала она.

«Просто повторяйте за мной: „Было время, когда мы не боялись“. Это спасет вас».

Она просунула руку между занавесками, но ее никто не сжал. Шона там не было, хоть он и обещал.

В отверстие, которое создала ее рука, медленно, будто мерцающий газовый свет, стала сочиться эта зловонная метаморфоза, частично обдав ее руку. Там тоже был один из них, он полз между занавесками и стеной, подобно гигантскому червю.

Она отдернула руку, боясь, что ее изувечат, будто у приближающего света могли появиться зубы и он мог ее укусить.

В ужасе она повернулась к отцу:

«Он ушел! Он просил меня повторять за ним слова, а я не смогла!»

Отца ее рядом с ней тоже не оказалось. Она его потеряла — прямо у нее за спиной произошло ужасное непредугаданное расчленение. От отца у нее осталась только рука, которую она прижимала к себе своей рукой. Она видела, как другая его рука тщетно тянется вверх из светящейся пасти далеко-далеко у нее за спиной. Затем и она скрылась из виду.