У парадного подъезда

Протекай спокойно, плавно,Горделивая Нева,Государей зданье славноИ тенисты острова!Ты с морями сочетаешьБурны росски озераИ с почтеньем обтекаешьПрах Великого Петра(…)Полон вечер твой прохлады —Берег движется толпой,Как волшебной серенадыГлас приносится волной.Ты велишь сойти туманам —

Зыби кроет тонка тьма,И любовничьим обманамБлагосклонствуешь сама.В час, как смертных препроводишь,Утомленных счастьем их,Тонким паром ты восходишьНа поверхность вод своих.Быстрой бегом колесницыТы не давишь гладких вод,И сирены вкруг царицыПоспешают в хоровод.Въявь богиню благосклоннуЗрит восторженный пиит,

Что проводит ночь бессонну,Опершися на гранит.

Стихотворение сразу вошло в интеллектуальный оборот эпохи. Строфу из него привел в своей «Прогулке в Академии Художеств» племянник и воспитанник Муравьева К. Батюшков. Он же неоднократно откликался на посвящение «Богине Невы» в своих стихах[83].

О том, насколько популярным было стихотворение Муравьева в литературной среде, свидетельствует множество перекличек с ним в поэзии начала XIX в. — от безымянного стихотворения «Берег» в «Вестнике Европы» (1802, ч. 5, № 19, с. 186–187):

После бури и волненья,Всех опасностей пути.Мореходцам нет сомненьяВ пристань мирную войти. (…)Есть ли ж взором открываютНа брегу друзей, родных,О блаженство! — восклицают,И летят в объятья их,—

до «Ночи в Ревеле» Вяземского (об этом стихотворении — ниже), общеизвестной отсылки в «Евгении Онегине»[84]

(«Как описал себя пиит…»), явственной цитаты в пушкинском «Доне», где стихи Муравьева едва ли не впервые обручены с думой Рылеева:

Блеща средь полей широких,Вон он льется!.. Здравствуй, Дон!От сынов твоих далекихЯ привез тебе поклон.Как прославленного брата,Реки знают тихий Дон;От Аракса и ЕвфратаЯ привез тебе поклон.Отдохнув от злой погони, Чуя родину свою,Пьют уже донские кониАрпачайскую струю.Приготовь же, Дон заветный,

Для наездников лихихСок кипучий, искрометныйВиноградников твоих.[85]

Своим лирическим сюжетом М. Н. Муравьев словно бы задал, а ритмическим рисунком, как печатью, скрепил «алгоритм» простодушного стихотворения о великой столице, или ее создателе, или их потомках, где поэт воспевает воды реки, в которых равно отражены и дворцы, и городские парки, и встречи влюбленных. Всем строем своего высказывания он выражает дорогую для него мысль: так же, как для реки нет различия между «высоким» и «низким», между «зданьем» государя и «тенистыми островами», так нет этой разницы и для «чувствительного», сердечного человека. Он всему на свете со-радостен, сочувствен, соравен, даже самому Петру I; так же, как и Нева, которая «с почтеньем» обтекает «прах великого Петра».

Но и Муравьев — не последний в ряду «прецедентов». Точно такой же образ мира явлен (и облечен в четырехстопный хорей) в петербургском стихотворении Г. Р. Державина «Явление Аполлона и Дафны на Невском берегу» (1801–1808); с «Богиней Невы» трудно не соотнести эти строки:

(…)И соборы нежных музС нимфами поющи пляшут;Всплыв, Наяды сверх НевыПлещут воды; ветры машутАромат на их главы.Видел, Петрополь дивилсяКак прекрасной сей чете(…)

Равно как и трудно не сопоставить с вопросительно-отрицательной структурой пушкинского «Пира…» начало державинского творения, особенно если вспомнить, что под идиллическими масками Аполлона и Дафны Державин изобразил молодого Александра I с женой, вышедших на утреннюю прогулку вдоль державной набережной Невы: