У подножия горы Нге

Я услышал, как зашуршала тершаяся о сваю веревка, и в шалаше появился Шеу. Он бережно держал большую корзину, укрытую сверху соломой.

Интересно, что они привезли? Сколько я ни таращил в дырку глаза, кроме соломы, я ничего не увидел. Я сгорал от нетерпения и все ждал, когда же дедушка спросит об этой корзине. Но он неторопливо перетер чашки, потом налил Фо Ти и Шеу воды, поставил кальян рядом с чайником и наколол лучины.

Мне вдруг захотелось подурачиться: вскочить и громким криком испугать Шеу, а заодно и узнать, что он принес. Но я сразу вспомнил, что Шеу пришел вместе с Фо Ти, и мне расхотелось шутить.

Поговорили о том о сем, а потом Фо Ти сказал:

— Мы с тобой старые друзья, нам незачем ходить вокруг да около. Хочу я тебя кое о какой, услуге попросить. У меня есть кувшин со святой водой, это не для продажи, а самому больную спину лечить, да друзьям на лечение еще могу дать. Только вот дома, теперь это держать опасно, мыши то и дело шныряют.

Фо Ти придвинул корзину поближе и поднял солому. Там стоял огромный бычий пузырь, полный самогона. Фо Ти вынул затычку и покачал пузырь из стороны в сторону. Самогон заплескался, и в шалаше сразу запахло спиртом. Вот это да, ведь только что Фо Ти говорил, что это «святая вода» для больной спины! Значит, это вранье. Последнее время у нас стали строго наказывать самогонщиков. Это, наверно, про милиционеров Фо Ти сказал: «мыши то и дело шныряют».

Фо Ти, похлопывая по пузырю, попросил:

— Позволь мне оставить это у тебя на пару дней. Как только все затихнет, сразу же заберу.

Потом он стал говорить, что вот, мол, и Шеу знает, что он, Фо Ти, только перепродает самогон по себестоимости, оказывает, так сказать, своим односельчанам услугу, и что у Шеу тоже своя доля в этом пузыре, и если Тою нужно, то они подарят ему бутылочку, чтобы веселее было коротать время.

Дедушка Той слушал все, что говорил кузнец, и согласно кивал головой. Потом взял маленький стаканчик и попросил налить на пробу. Шеу заторопился, выхватил стаканчик у него из рук, налил полнехонький и поднес ему чуть ли не к самому рту.

Дедушка Той, не торопясь, по глоточку, выпил, сощурился и покачал головой. У него вино на исходе, он мне как раз об этом говорил, а тут люди сами предлагают,— конечно, он не станет отказываться.

Но как мне хотелось, чтобы он ничего не брал у Фо Ти! Наверное, дедушка просто не знает, какой нехороший человек этот Фо Ти. Наши ребята все его очень не любят...

Фо Ти и Шеу, видно, нравилось, как смакуют их самогон. Но дедушка Той откашлялся и, нахмурившись, обратился к ночным гостям:

— Это не тот самогон, что делает матушка Тхиеу. Ведь вы утверждаете, что вы его перепродаете? Товар хороший, и у меня его как раз сейчас нет — что верно, то верно, да только прошу забрать эту «святую водицу» куда-нибудь в другое место. Я держать то, что недозволено, у себя не стану!

Как я обрадовался, когда это услышал! Я чуть не вскочил — так мне хотелось увидеть физиономию Фо Ти. Да и Шеу тоже хорош, зачем он закон нарушает?! В эту минуту я еще сильнее полюбил дедушку Тоя. Молодец, дед! А я-то боялся, что он примет их подношение!..

Фо Ти сидел совершенно ошарашенный и не мог из себя даже слово выдавить. Зато Шеу говорил за десятерых. Он на все лады ругал дедушку Тоя: и такой, мол, он и сякой. Я вспомнил, как он прохаживался насчет Сунга. Теперь я все понял: тех, кто поступает правильно, не так, как сам Шеу, он ненавидит лютой ненавистью.

Дедушка Той дал ему вволю выговориться, потом сказал:

— Нет, не я, а ты плохой человек. Ведь это ты среди ночи пришел ко мне с запрещенным делом, но я тебя не ругаю, какое же право ты имеешь оскорблять меня? Хватит, поговорили — и будет, забирайте ваш пузырь и уходите, мы с мальчиком спать хотим...

Фо Ти и Шеу вскочили, подхватив корзину, спустились в лодку и уехали.

— Дедушка, идите сюда, ложитесь спать, — высунулся я из-под одеяла.

Но дедушка не стал ложиться. Он взял кальян, затянулся, посидел, сосредоточенно о чем-то думая, потом поднялся, натянул старенький, рваный берет, накинул на плечи старую солдатскую куртку, какую носили еще в колониальной армии, повернулся ко мне и, улыбаясь, спросил:

— Ну, миножка-рыбешка, не боишься остаться один или поедешь со мной, мне в деревню ненадолго нужно?

Нет, у меня не хватило храбрости остаться одному. Я тут же сбросил с себя одеяло и вскочил. Мы закрыли дверь и, сев в дедушкину лодку-плетенку[15], отправились в деревню.

Озеро ночью казалось еще больше, и трудно было угадать, где берег. Ночь была безлунной, но на небе высыпало много звезд. Созвездие Скорпиона выглядело так, словно оно очень устало и дремлет, низко склонив голову. Над нами с криком пронеслась выпь, она летела за добычей. Ночной ветерок оказался прохладным и быстро согнал с меня остатки сна. Лодка задевала за листья лотосов, и спящие на них лягушки шумно шлепались в воду.

— А если я выучу все стихотворение, вы не будете больше звать меня миножкой-рыбешкой? — спросил я.

— Не буду, тогда я стану тебя звать рыбкой-резвушкой.

— Нет, мне не нравится так.

— А как тебе нравится?

— Просто Шао.