У подножия Саян

Спустя несколько дней на новое место к ним пожаловали старики Токпак-оолы вместе с сыном и с подарками. Достак-оол верхом на вороном коне, которого отец давал ему только в особых случаях. Одет в национальное, по-праздничному: на нем был черный тон, подпоясанный красной шелковой материей, на ногах поскрипывали черные хромовые сапожки. Появление гостей нисколько не удивило родителей Анай-кыс, напротив, их как будто ждали. Девушка еще зимой догадалась о причине частых визитов Достак-оола, но она и предположить не могла, что из этого может выйти что-нибудь серьезное, не давала слова, вообще старалась не говорить с парнем, всем видом, всем поведением своим показывая ему и родителям, что между ними ничего быть не может. И не потому, что она ждала Эреса, он сейчас ей казался далеким, нереальным. Да и знала ли она его по-настоящему, любила ли. Да, он ей нравился, да, они встречались, правда, недолго, но останься он в колхозе, они могли бы, узнав больше друг друга, стать ближе, дороже друг другу, но могли бы и разойтись. Но Эреса призвали в армию, и их отношения, не совсем сложившиеся, не проверенные обоими, приобрели романтический характер: он уехал, она его ждет. Как часто в двадцать лет потребность любить, делать добро другому, самому стать лучше мы принимаем за любовь! Анай-кыс считала, что обязана ждать Эреса, что это ее долг!

Достак же ей был просто неприятен. Она убежала из юрты, как только гостей начали потчевать чаем, точно зверь, почуявший близкую опасность.

По обычаю Токпак-оол протянул руку к перекидной суме из шкуры маралухи. Достав курдюк, груднику, отдал все хозяйке, затем с трудом вытащил наполненный когээр и поставил его перед собой.

— Первая в этом году арака, — Токпак-оол наполнил чашечку из горной березы, окаймленную серебром, которую он тоже извлек из сумы, и, держа ее обеими руками, торжественно протянул Сандану.

Сандан так же торжественно принял чашечку обеими руками, опустил кончик безымянного пальца и, брызнув несколько капель через правое плечо, пригубил и вернул Токпак-оолу. Гость тоже пригубил и снова протянул Сандану.

— Уу, крепкая арака! — сказал Сандан, выпив ее до конца. Токпак-оол не сказал, что утром вылил в нее бутылку водки.

— Жена с сыном готовили, должна быть хорошая.

В юрте стало жарко, Сандан откинул полы войлочной стены. Чанмаа больше не могла молчать, она начала разговор, будто укладывала кирпич к кирпичу:

— Достак каждый день торопил нас, чтобы поехать к вам. В огонь и в воду готов, лишь бы сюда...

Достак был доволен, с интересом слушал разговор старших, хотя ни одна из сторон еще не касалась главного — ради чего они сидят здесь, едят жирного барана, пьют первую араку года.

— Вот мы здесь сидим, вы нас хорошо встречаете, — начала, наконец, Чанмаа. — А где же ваша дочь? Почему ее нет?

Шооча настороженно посмотрела на мужа:

— Иди позови ее.

— Она скоро придет, только овец пригонит, — поспешно ответил тот.

— Па, сыпок, люди с работой не управляются, — Токпак-оол взглянул на Достака, — а ты сидишь.

Достак-оол вскочил и выбежал из юрты, через минуту послышался топот удаляющихся копыт. Разговор в юрте сразу стал другим.

— Ну, сватья, мы все вокруг да около, — начала Шооча, у нее уже немного кружилась голова от араки. — Говорите, мы ждем.

— Дело такое, сватья, — Токпак-оол давно готовился к этому разговору. — Сидим мы с вами вот, не чужие, поди, пьем воду одной реки, дышим воздухом одной земли. По обычаю выходит, приехали на смотрины, сына хотим женить, чтоб был у него свой дом, своя жена, значит.

— Да, да, пора, — поддержала мужа Чанмаа. — Мужчиной стал. А ваша дочь — невеста уже, тоже пора. Чего же нам, старикам, еще желать?

— Так, так, давно уж переговорили обо всем, — посмотрел Сандан на Токпак-оола.

— Мы-то согласны, — ерзая на месте, сказала Шооча поспешно, — да теперь такое время настало, что молодежь сама свою судьбу устраивать хочет, вот ведь...

— Пусть дети сами решают меж собой, правильно, а мы меж собой говорить будем, — ничуть не смутилась Чанмаа.

С улицы донеслось блеяние овец. Сандан встал и вышел.

— Ой, дочка, уморилась, наверно, иди поешь. Привяжи коня.

Вошла Анай-кыс. Сидевшие в юрте примолкли, разговор оборвался, точно веревка под острым топором. Мать Достака поправила на голове платок, словно вошел старший, всеми уважаемый человек. Токпак-оол, как бы ища поддержки у надежного друга, схватился за когээр.

Анай-кыс минуту постояла у входа, взглянув на гостей, подсела к матери. Их взгляды обжигали ее, она раскраснелась, словно горный пион в темном ущелье. Мать подвинула к ней деревянное блюдо с мясом. Перед ней на коленях стоял Токпак-оол и держал чашечку с аракой.

— Нет, нет, я никогда не пила араку, — глядя на него, сказала Анай-кыс и, чтобы смягчить свой отказ, добавила: — Сами пейте.

— Доченька, тебя старшие просят, — вкрадчиво сказала мать.

— Руки старого человека устанут, прими у него пищу, — уговаривал отец.

— Это не пища, а арака, — Анай-кыс взяла чашечку одной рукой.

— Надо принять с уважением, — повеселев, сказала мать.