У птенцов подрастают крылья

Пока Николай Дмитриевич рассказывал, Толька так загримировался Пацюком, что мы как глянули на него — так и прыснули со смеха: ну и хорош! Толстый-претолстый, голова совсем голая, только на макушке длинный чуб оставлен. Это он материнский розовый чулок на голову натянул. А уж рожа, точно блин на масленицу, так и сияет.

Уселся Толька посреди сцены. Перед ним табуретка скатеркой покрыта, на ней миска с варениками.

Правда, у Гоголя миска прямо на полу стоит, но на табуретке виднее.

Лева за сценой разобрал все свои нитки, как вожжи, какая куда следует, и тихо скомандовал: «Готово, занавес!»

Занавес раздвинулся. В зале раздался шепот удивления и сдержанный смех.

Я глядел в щелку двери из-за кулис. Глядел на публику, но главное, конечно, на маму, Михалыча и гетку Дарью. Вот на Дарью-то очень стоило поглядеть. Она как увидела Пацюка — даже руками всплеснула да так и замерла.

Между тем Пацюк собрался завтракать. Он разинул свой огромный рот и поманил в него кого-то пальцем.

В тот же миг беленький вареник, аппетитно поблескивая масляным бочком, словно бабочка, выпорхнул из миски и сделал в воздухе ловкое антраша.

Пацюк поманил его к себе пальцем и еще раз красноречиво пригласил к себе в рот. Вареник не заставил себя долго просить. Весело приплясывая в воздухе, он поскакал прямо в рот Пацюку. Тот только чуть-чуть подправил его туда пальцем, даже не подправил, а так, просто дружески напутствовал.

Съел один, отдохнул и вновь пригласил уже второй.

И тот уже пляшет в воздухе.

— Батюшки мои! Да что ж это деется! — вдруг послышался в зале восхищенный Дарьин голос.

Я опять глянул в щелку.

Дарья от изумления даже встала со своего места, загораживая сцену всем сидящим за ней.

— Сядьте, сядьте! — послышался шепот сзади.

Мама держала Дарью за руку, стараясь посадить на место, но Дарья и слушать не хотела.

— Да погоди ты, — отмахивалась она от мамы, — дай-ка я туда слазю, гляну, как же это у них там пристроено!

Насилу ее усадили на место.

Пацюк съел подряд четыре вареника, потом махнул миске, что больше не хочет, и табуретка вместе с миской, важно переваливаясь с боку на бок, не спеша побрела со сцены под дружные рукоплескания публики.

Номер удался на славу!

— Ну, теперь только с последним не подкачать бы, — волнуясь, говорил Толя за кулисами, садясь перегримироваться из Пацюка в Ноздрева.

Между этими номерами опять выступил хор, но теперь уже не с революционными, а с народными песнями. Пока они пели, мы с Толей загримировались. Толя был опять очень хорош. Весь взлохмаченный, красный, возбужденный.

Наша сцена начиналась с игры Чичикова и Ноздрева в шашки. Так же, как перед сценой с Пацюком, выступил Николай Дмитриевич и вкратце рассказал, о чем будет идти речь.

Мы уселись за столик. Я чувствовал, что сердце у меня так колотится, вот-вот разорвется. Перед глазами плавали сине-красные круги. Ведь это было мое первое выступление на сцене.

Вот зашелестел, раздвигаясь, занавес.

Я искоса глянул в зал, но не увидел ничьих лиц: одни какие-то белые расплывчатые пятна.

— Говори, говори, — зашептал мне Толя.

— «Давненько не брал я в руки шашек!» — каким-то не своим, замогильным голосом произнес я.

— «Знаем мы вас, как вы плохо играете!» — лукаво ответил мне Толя — Ноздрев.

— «Давненько не брал я в руки шашек», — повторил я.

— «Знаем мы вас, как вы плохо играете-с!..»

Задорный, даже какой-то бесшабашный голос Тольки да и весь его вид, такой лихой, такой самоуверенный, ободрил и меня. Страх мой понемногу исчез, и дело пошло на лад. В заключительной сцене, когда Чичиков замечает, что Ноздрев сплутовал, я совсем разгорячился и начал спорить с Толей, будто с настоящим Ноздревым. А уж про Толю и говорить нечего. Под конец он так разошелся и так налетел на меня, размахивая огромным самодельным чубуком, что я не на шутку перепугался: сейчас отколотит! Потом поди доказывай, что это не по Гоголю. К счастью, в самый критический момент задернулся занавес, и я был спасен.

— Жаль, поспешили! Только хотел тебе разок поддать! — воскликнул Толя — Ноздрев, все еще переживая нашу «ссору».

Я не успел ответить. В зале захлопали, занавес раздвинулся, мы начали кланяться. Я кланялся всей публике, но в особенности маме, Михалычу и тетке Дарье; теперь-то я их отлично видел.

Вечер прошел очень удачно. Bee участники радовались, поздравляли друг друга, переживали еще раз, вспоминая особенно удачные места. В передней я нос к носу столкнулся с Маргаритой Ивановной. Она была уже в пальто, видимо торопилась домой.

— Маргарита Ивановна, куда вы так рано? Посидите немножко с нами, вместе пойдем. Мы вас проводим, — заговорил я.

— Нет, Юра, я пойду, — как-то угрюмо ответила она.

И тут только я заметил, что лицо у нее очень расстроенное.

— Маргарита Ивановна, вы недовольны, чем вы недовольны?

— У меня большая неприятность, — ответила она. — Сейчас прибегала соседка из дому, сказала, что кто-то взломал замок в голубятне и утащил всех моих голубей. — Голос у Маргариты Ивановны задрожал, вот-вот расплачется.

Я даже не мог поверить тому, что слышу.

— У вас — голубей? Да как же это? Такая подлость! — залепетал я.