У самого Черного моря. Книга II

— А у нас здесь жарко, — машинально повторил Павлов.

— Не заметил. Когда был в Сухуми, даже подумал: а может быть, войны вообще нет? Те же пальмы, те же санатории.

— Санатории, говоришь… скоро ты сам увидишь, какой это санаторий. Гитлеровцы обнаглели. Недавно их подлодка в надводном положении обстреляла поезд Адлер — Сочи. А в Сухуми ты ничего не заметил? Сухуми уже бомбили. В других местах еще жарче. Черноморский флот теперь базируется в Поти. Немецкие бомбардировщики пытаются прорваться туда чуть ли не каждый день. По всему побережью воздушные бои… Вот тебе и санаторий!

— В Севастополе жарче было, товарищ командир полка. Как-нибудь и здесь выдюжим.

Павлов улыбнулся.

— Ладно. Ну а что ты собираешься делать? Давай откровенно. Я знаю: ты надеешься снова стать истребителем. Это невозможно. Лучше сразу сказать тяжелую правду, крутить не люблю.

— Да, правду лучше всего говорить сразу… Но была ведь еще и другая правда.

— Какая?

— Вспомните Севастополь, госпиталь.

— Ну и что?

— Вы мне сказали тогда: залечишь раны — пойдешь в небо. Сейчас я здоров.

— Ну, это ты расскажи кому-нибудь другому. Он, видите ли, здоров!.. После таких ран…

— Значит, обманывали меня в Севастополе?

— Нет, не обманывал. Я сам надеялся на чудо. Надеялся, что ногу тебе спасут…

Павлов взглянул на Любимова и понял: отказать ему сейчас во всякой надежде — значит убить человека.

— Хорошо, не будем ссориться. Ты знаешь: для тебя я готов сделать все. Все, кроме невозможного… Решим так — оставайся здесь, приглядись, приди в норму. А там будет видно.

— Я все равно буду летать! — запальчиво крикнул Любимов и хотел уже рассказать о том заветном, что произошло в небе за Сталинградом. Но тут же осекся: пожалуй, после его исповеди Нихамину нагорит. И он промолчал.

Все началось с велосипеда.

Однажды Любимов не без тайного умысла продемонстрировал Павлову свои возможности: лихо сделал два круга по аэродрому. Ошеломленно смотрел за всем этим командир полка.

— Ну порадовал, не ожидал от тебя…

— Значит, севастопольское обещание остается в силе?

— Посмотрим.

— Что же смотреть, товарищ командир? Вы только что видели.

— Вгонишь ты меня в гроб, Любимов! — Было видно, что Павлова раздирают противоречивые мысли. — Впрочем, вот что… Завтра я, пожалуй, покажу тебе с воздуха наше хозяйство. Согласен?

«Главное подняться, — решил Любимов. — А там посмотрим. Уговорю я его».

— Есть, товарищ командир!

Павлов сдержал слово. Утром из капонира выкатили Ут-2.

— Ну-ка, друг, выруливай к старту.

— Есть, к старту! — Любимову почему-то хотелось сегодня вести себя точно по уставу. Ему казалось: малейшая оплошность может погубить все, и был, как сжатая пружина.

Самолет на старте. Павлов подошел, направился к кабине. Любимов решился:

— Дозвольте лететь мне одному, — тихо сказал он.

— Рано, пожалуй, одному…

— Разрешите, — настойчиво повторил Любимов. — Все будет хорошо. Я справлюсь.

Подошли Стариков, Тащиев, Литвинчук.

— А может быть, действительно разрешить ему, товарищ командир? Он же опытный летчик. Не сомневайтесь. Справится.

— Вас только и не хватало, адвокаты, — сердито бросил Павлов. — Ладно! Разрешаю самостоятельный полет…

Через несколько дней Любимов поднялся в воздух на истребителе Як-1.

Позднее, когда уже не стало Павлова, а Любимов был назначен командиром полка, к нему приехал военный корреспондент Григорий Сорокин. Не любил командир рассказывать о себе «для печати», но тут, видимо, было задето что-то очень сокровенное, если он чуть-чуть приоткрыл свою душу.

— В те дни мне казалось, — рассказывал Любимов, — что путь к воплощению моей мечты будет очень короток. Мне не терпелось самому вести летчиков в бой и самому воевать. Я был командиром полка. И это обязывало. Но я никому, даже по секрету, даже самым близким друзьям, не мог рассказать, что рана у меня открылась…

Да, протез причинял ему много страданий, и, возвращаясь из штаба или командного пункта на свою квартиру, он плотно закрывал двери, снимал сапоги, протез и с отчаянием глядел на кровоточащий обрубок ноги. Рана не заживала, и больше всего он боялся, как бы не открыли в полку эту тайну и не отправили бы его в госпиталь. Он много летал, тренировался, но о боевых полетах пока нечего было и мечтать.

Так продолжалось до мая 1943 года, самой памятной весны в его жизни. В мае 32-й истребительный авиаполк был преобразован в 11-й гвардейский, и в то же время его нога окончательно зажила. Эти дни стали для Любимова как бы вторым рождением.

Мухин принимает вызов

Честно могу признаться, что даже в приключенческих романах читать такое не приходилось…

Впрочем, обо всем по порядку.

Жители Геленджика наблюдали в тот день картину воистину небывалую.

Над батареей, ведущей мощный огонь по наступающим гитлеровским дивизиям, появился нежданный, более того, совсем нежелательный гость.

Из-за туч вынырнул «фоке-вульф-189». Прошелся над батареей раз, второй, третий. И тут немецкие снаряды дальнобойной артиллерии, которая вела контрбатарейную борьбу, стали ложиться все кучнее и кучнее рядом с нашими пушками.