У стен Ленинграда

Однажды еще до восхода солнца я взял свою винтовку и незаметно ушел на берег Финского залива. Установил мишень точно на сто метров, но как только взглянул на нее через оптический прицел - все в глазу запрыгало. Я опустил голову на руки. Так повторялось несколько раз. Наконец успокоившись, я дал раз за разом пять выстрелов. Я настолько был уверен в своем провале, что, не взглянув на мишень, ушел в расположение взвода. Но мысль - попал или не попал - не давала мне покоя. Проверить не удалось: на следующее утро мишени на месте не оказалось. Прикрепил новую - головной профиль и, сидя на зеленом бугорке, стал тренироваться в перезаряжании левой рукой.

У самого берега залива на ветке высокой вербы, усеянной белыми мохнатыми почками, сидел одинокий скворец. Я долго смотрел на птицу; она пела, слегка трепыхая крылышками.

Весна входила в свои права.

Низко над землей с криками: "Ки-гик, ки-гик!" пролетали иволги. На ветках ольхи и березы набухали почки, и казалось, что они слегка осыпаны желтой и зеленой пыльцой. Птичка лозовка, перепрыгивая по нижним веткам кустарника, глядела на меня красными глазками и, попискивая, дергала хвостиком. На фронте редко можно было увидеть птиц. Что-то шевельнулось в сердце.

- Не трону я тебя, не бойся.

В этот день я стрелял много и успешно: пробоины от всех выстрелов были в мишени, хоть и легли некучно. Несмотря на всю сложность выстрела с левого глаза, главное было достигнуто: я мог защитить себя в бою. С каждым выстрелом пули ложились кучнее и кучнее. Но еще требовалось многое, чтобы отработать точность выстрела с любой дистанции.

Ночью я прислушался к тихой беседе двух бойцов - они сидели во дворе на скамеечке у самого окна.

- Намедни ребята ругали нашего снайпера, - сказал один, тень которого при лунном свете была длиннее. - Пришел на фронт, когда в документах ясно обозначено: тыловая служба.

- Русский он, Сеня, понимаешь, - русский... - сказал другой, тень которого была короче. - А что левша - не беда, и с левой бить будет. Он больно злющий на фрицев. Крепко зашибли ему сердце.

- Так-то оно так, - со вздохом сказал первый. - А вовсе несподручно с одним глазом на фронте: к смерти ближе.

Оба закурили и, не возобновляя разговора, ушли к дороге, добела покрытой лунным светом.

Однажды утром меня разбудил Владимир Еркин. Он держал в руке мою мишень и, широко улыбаясь, протягивал руку:

- Поздравляю от всего сердца! Рад твоему успеху... Да я знал, что так будет. Волевой ты человек, Пилюшин.

В тихое июньское утро, возвращаясь с берега залива с очередной тренировки, я неожиданно встретил товарища по роте Круглова - Анатолия Бодрова.

- Толя, друг, ты, никак, в Ленинград направился? - окликнул я снайпера.

Бодров остановился на обочине дороги, с изумлением посмотрел на меня:

- Осип, ты ли это?

Я с трудом высвободился из его крепких объятий.

- Я, конечно, а то кто же?

Бодров хлопнул меня по плечу:

- Живой! Значит, все неправда.

- О чем ты, Толя? Что неправда?

- А то, что ты убит четыре месяца назад? Понимаешь?

- Кто все это придумал?

- Романов сказал, что после боя тебя не нашли, вот кто. Ладно, обо всем расскажу на обратном пути, а теперь спешу, в Дом культуры Горького приглашают. - Бодров ткнул себя пальцем в грудь: - Шестую награду получаю. Вот какой я знаменитый!

- А как там ребята поживают?

- Зайду - обо всем расскажу.

Я видел, как Анатолий поглядывал на протез моего глаза, но делал вид, что ничего не замечает. Он приветливо махнул мне рукой и зашагал в Ленинград.

Ночью меня срочно вызвали в штаб полка.

- Приказом командира полка, - сказал капитан Полевой, - вы назначены начальником курсов, будете готовить молодых снайперов для фронта. Но прежде чем решить, где и когда начать, с вами хочет лично побеседовать начальник штаба. - Капитан дружески потрепал меня по плечу и добавил неофициальным тоном: - А вы, старший сержант, не волнуйтесь. Нужен ваш опыт. Справитесь. Научите нашу молодежь правильно пользоваться оптическим прицелом при выстреле. Покажите, как проверить бой винтовки, постреляете по мишеням. Главное - приучите солдата к снайперскому выстрелу.

Я не ответил Полевому и молча последовал за ним в штаб.

В штабном блиндаже, куда я зашел, за письменным столом, склонясь над полевой картой, сидел майор лет тридцати пяти, с сухощавым энергичным лицом, зачесанными назад темными волосами, тронутыми на висках сединой, без которой его мужественное лицо могло бы казаться несколько грубоватым. Это был начальник штаба нашего полка Рагозин.

Выйдя из-за стола, он подал мне руку так, словно мы с ним были закадычными приятелями, хотя встречались второй раз в жизни.

- Вызвал я вас, Пилюшин, по очень важному вопросу. - Баритон штабиста звучал мягко, спокойно и уверенно. - Приказывать вам как строевому командиру я не имею права - врачи лишили. Но просить как коммуниста и мастера стрелкового спорта - обязан.

Я попытался возражать, но он остановил меня: