У стен Малапаги

Ещё не умер ты, ещё ты не один,Покуда с нищенкой-подругой…(О. Мандельштам)

Остальное сомнительно.

Когда Эрнст Блох, утомившийся старичок, сидя в кресле, принимал поздравления в честь своего 80-летия, он всё время бубнил: «Я вам не Мартин Бубер, я вам не Мартин Бубер».

Что имел в виду, поминая М. Бубера, «отец» майского движения 1968 г., от отцовства, впрочем, решительно отказывавшийся?

Один был и остался «марксистским Шеллингом», другой стал философом «с направлением».

Любимое словечко Э. Блоха «кольпортаж» — в политике, культуре, литературе — не устарело. Сегодня вся жизнь кольпортаж. В 11-м номере таковой в глаза не бросается.

Возможно, и отыщется при более тщательном розыске, всеальманашном, по аналогии со всесоюзным.

Но независимо от альманаха, его достоинств и недостатков единственно разумное и «антикольпортажное» поведение сегодня — смеяться в церкви и плакать в комедии. Не из фрондёрства, из чувства самосохранения.

Гёте, беседуя с Наполеоном о гениальном, заговорил о судьбе. Наполеон прервал поэта:

— Кто сейчас говорит о судьбе. Политика — вот судьба.

В похабные моменты истории, по-тютчевски «минуты роковые», политика становится судьбой.

Нам важна судьба поэтическая. Речь идёт об искусстве стихо- и прозосложения. И прозаик, — не люблю это слово, звучит как ночной сторож, — поэт, только неудавшийся. Ближе к закату некоторые прозаики, возвращаясь к истокам, становятся стихотворцами.

Есть поэты, у которых немало хороших стихов, — на малый томик «Библиотеки поэта», — а поэтической судьбы нет. Не берусь сказать, есть ли таковая у кого-либо из авторов 11-го номера.

Существование предшествует сущности. Мысль экзистенциальная и справедливая. Для людей верующих или имитаторов веры — разницы не вижу — не подходит. С точки зрения искусства она вполне годится. Ограничим её дальнобойность написанным словом.

Пока ты ничего не написал, ты не более чем существуешь. Как только ты вывел своё первое слово, начинается проявление твоей сущности.

Об авторах мне неизвестно ничего: ни возраст, ни соцположение согласно железному закону стратификации общества по горизонтали и вертикали. Лишённый ясновидения, могу судить только о поле, ссылаясь на имена. Впрочем, когда-то была знаменитая писательница Штурман Жорж. Но вряд ли среди авторов есть маргиналы, что для искусства полезно. Сомнительно для «жизни». Вначале плотно и сытно покушать. Потом написать «гениальное». «Гений» — это привычка, которую кое-кто усваивает, — считал П. Валери.

Читая, я и не пытался представить автора или авторов. Они для меня мифологические персонажи. Я искал «симпатического». И иногда находил. Я хотел устроить себе «именины сердца». В этом отъявленном мире. И иногда устраивал.

В литературе полно людей, которым, в сущности, сказать нечего. Мысль справедливая до пошлости. Он всё выдумывает, как воскликнул в сердцах Жюль Верн, прочтя роман Уэлса Герберта. Об авторах 11-го номера этого не скажешь. У них есть «что» сказать. Бывает не очень с «как». Но в основном в пределах эстетического разума.

Ни анализ текстов, ни цитирование авторов не являются целью этой заметки. Но невозможно не отметить разнообразие номера, амплитуду колебаний. Берём двух авторов, две крайности.

Один текст — блистательный образчик кольпортажа. Был, увы, обнаружен. Автор в небольшом рассказе смог уместить на удивление много: пошлость, отсутствие вкуса, инфантильное увлечение красивостью, «метафорическое» ликование, необузданное и без меры.

Другой относится в тому, что называется искусством. Искусством поэзии. Не по Буало. Искусство лёгкое, вольное, почти крылатое. Как по Верлену:

Пускай в твоём стихе с разгонуБлеснут в дали преображённой…Пускай он выболтает сдуру…

И выбалтывает.

О если бы забыться и забыть,Не думать прошлым, не иметь портретовИ в Мёртвом море по теченью плыть

За прошлым летом!..(Радомира Шевченко)

Первый — свидетельство болезненного пристрастия к сочинительству, проще говоря, графомания.

Второй — «стих с разгону», «преображённая даль». По крайней мере, в приближении.

Добавим для сохранения равновесия: ругать или хвалить несложно. Попробуй сам написать. Но судьба была к нам благосклонна и не одарила нас подобным даром.

М. Горький однажды сказал, что нельзя судить о литературе с высоты коня. Вероятно, нельзя судить о ней и с точки зрения личного вкуса. Вкус — величина переменная. А что ещё можно положить в основу суждения? Художественную, философскую концепцию? Они разные. Остаётся лишь персональное восприятие, страдающее большой долей погрешности.

Читая первый текст, понимаешь, что проза при всей её вместимости — не мелочная лавка и не торговые ряды. Вспоминается торт из «Трёх Толстяков» и писания гимназисток с литературными наклонностями в начале прошлого века.