У царя Мидаса ослиные уши

«Как звали ту монахиню?» – настороженно спрашивает врач. А я ему: «Сестра Пентименто». Он, естественно, не может не заинтересоваться. Я продолжаю врать (хотя на самом деле в моём рассказе нет ни капли лжи, если не считать слов о подкидыше), что в прошлом сестры Пентименто была тайна, заставлявшая её страдать и целыми днями молиться, и что она простила своих мучителей. Что она подвергала себя суровейшим испытаниям, чтобы искупить грехи, но не свои, а их. И что всегда умоляла нас, подкидышей, простить тех, кто нас бросил, потому что тогда мы сможем обрести место в раю.

Альберто Лимонта очень тронут этими словами, но переспрашивает: «Что же, мы должны прощать даже тех, кто хотел нас убить?» А я в ответ: «Их – особенно. Тогда мы обретём место на небесах». Но он, кажется, ещё не убеждён.

Тут откуда ни возьмись появляются мои родители. Оказывается, они шли по моим следам. Мать, увидев меня среди всех этих оборванцев, плачет. Альберто сердится и кричит: «Пора покончить с вашими привилегиями, богачи-убийцы!» (Интересно, понравится ли этот момент Николе Керки.) Но Консуэло Морейра, моя мать, встаёт перед ним на колени: «Прости нас! Я плачу не по своей дочурке, а по этим несчастным брошенным детям. Мне бы хотелось принять их всех в свой дом, подарить богатую и счастливую жизнь». Альберто не знает, что сказать, но тут появляется дед в инвалидной коляске, которую катит дворецкий. (Вот толпа-то, наверное, будет в этот момент на сцене, ведь на самом-то деле это всего лишь кузов грузовика, постановленного кабиной к стене.)

Дед, роняя слезы, произносит: «Я был не прав, и сознаю, что не прав. Дорогой внук, своим благородством ты заставил меня это понять. Чтобы искупить своё преступление, я собираюсь уйти в монастырь до самой смерти. Дворецкий тоже станет монахом, хотя он всего лишь исполнял мои приказы. А моё состояние, если вы от него отказываетесь, я оставлю этому приюту».