У ворот Петрограда (1919–1920)

Я вообще наблюдал, что в них русская культура пустила там глубокие корни. Интеллигенция говорит и думает по-русски, будучи воспитанной на русской литературе, на русском искусстве, театре и музыке. Торговля и промышленность кровно и неразрывно связаны с Петроградом. Промышленный пролетариат – это за редким исключением часть петроградского пролетариата, проникнутая сознанием общерусских задач. Крестьянство ненавидит одинаково немецкого барона-помещика и царского урядника, но к русским как к таковым ненависти не питает. О независимости страны, о полном ее отделении от России говорят пока только отдельные «экстремисты», в большинстве случаев социал-демократы меньшевистского толка, попавшие во время оккупации края немцами под заметное влияние берлинских шейдемановцев⁴⁷. Но и они говорили о независимости только условно, заменяя ее федерацией – во всяком случае, представляя окончательное решение вопроса первому эстонскому Учредительному собранию, которое тогдашнее правительство Пэтса собиралось созвать не раньше лета 1919 года. Буржуазные же партии до трудовиков включительно говорили только о широкой автономии в пределах Российского государства или о федерации, международно гарантированной.

Что же касается военного элемента, главным образом офицерства, которому в обстановке тяжелых непрерывных боев от Нарвы до Юрьева и юго-западнее, естественно, принадлежала почти решающая роль в определении судеб страны, то оно состояло почти исключительно из офицеров русской службы, кадровых или запасных, проникнутых, разумеется, общерусскими интересами и исполнявших свой долг в борьбе с большевиками так же честно и самоотверженно, как раньше в рядах русской армии на Карпатах или в Галиции, в Восточной Пруссии или под Эрзерумом. Преобладал демократический элемент – студенты, учителя и представители либеральных профессий, мобилизованных в пределах бывшей Эстляндской губернии во время войны с Германией. Трения между ними и русским Северным корпусом, о котором речь выше, еще не намечались, братство по оружию, за редкими исключениями, было полное. Оружие, которое поступало из Англии или добывалось иными путями, делилось поровну, то же самое происходило и в отношении распределения продовольствия и предметов обмундирования.

В такой относительно благоприятной, по сравнению с финляндскими условиями, общественной, политической и военной обстановке мне казалось непреложно доказанным, что центром русских противобольшевистских организаций, ставящих себе задачей овладеть Петроградом и положить начало общему освобождению России от большевиков, должен сделаться Ревель.

Здесь все говорило в пользу нашего дела. Эстонцы видели свое спасение только в победе русской демократии и готовы были ей помочь всеми силами: требовалось только, чтобы российская демократия в свою очередь протянула руку эстонской и признала за маленьким народом право на самоопределение, хотя бы в самой академической декларативной форме.

* * *

Таковы были основные требования тогдашних вожаков общественного движения: Тениссона (бывшего члена Государственной думы), Штрандмана, ставшего затем премьером, Пийпа, бывшего министра иностранных дел республики, Поски, заключившего впоследствии мирный договор с большевиками, Ханко и Пэтса, с которыми я часто обменивался тогда мнениями по самым разнородным вопросам российской и, в частности, балтийской действительности.

– Мы не остановимся у этнографических границ Эстонии, а пойдем дальше на Петроград вместе с вами и всеми теми, кто только придет нам на помощь в эту тяжелую минуту. Но обеспечьте нам элементарное право на существование; устройте так, чтобы русское дело здесь, в Эстонии, попало в руки подлинной демократии, а не тех старорежимников, которые уже теперь говорят, что как только Петроград будет взят, штыки придется повернуть против Ревеля и его «автономистов» – самостийников….

Я принялся за работу. Но в моей тогдашней штаб-квартире, в Гельсингфорсе, мои разговоры о военной кооперации с эстонцами, а главное, условия этого сотрудничества вызвали чуть ли не переполох в тамошних руководящих русских центрах.

А. В. Карташев и ближайшие его сотрудники по политической части, в том числе главным образом молодой инженер И. Г. Новицкий, человек энергичный, твердой воли и решительный, оказывавший сильное влияние на бывшего министра Временного правительства, они и слышать не хотели о декларировании принципа самоопределения в пользу эстонцев как conditio sine qua[10] для совместных военных действий на южном берегу залива.

Юденич, с которым я подробно и обстоятельно говорил на эту тему, смотрел на вещи проще и не повторял вслед за Карташевым, что мы, мол, не имеем никакого права «расточать» наследие предков и выдавать хартию вольности «разным» эстонцам и латышам. Он уже успел завязать отношения с действовавшим в Эстонии русским Северным корпусом и знал, что почва там весьма благоприятна для развития широкого противоболыиевистского военного дела.