Убей меня!

И онемел. О, Господи! Белун спешно встает с лежанки, хватает меч, мне подает и говорит: "Руби! Руби!", а я мотаю головой - нет, не хочу! - и отступаю, а он тогда: "Ну, тогда сам! Н-на! Получай! Н-на! Получай!" - и бьет меня, и пробивает мне кольчугу, и еще раз, и еще раз, он неумело бьет и у него неправильный замах, мне увернуться от него легко... А я стою! Я весь в крови. Меня всего шатает. В глазах кровавые круги, я оседаю, падаю...

И, чтобы не упасть, хватаюсь...

Да - за колыбель! Вишу на ней, ноги меня уже не держат, кровь хлещет из меня, и если бы не колыбель...

Но! Господи! Веревка-то трещит! Да колыбель меня не выдержит! Сейчас я оборву ее - и вот тогда здесь все и навсегда умрет! Так что же я?! Ну, упаду так упаду, ну и умру, так ведь зато один, а колыбель-то здесь при чем?! Нельзя, чтобы она упала! Это ж какой позор! Нечиппа, вдумайся! И я поспешно разжимаю пальцы и отпускаю колыбель и падаю в свою же лужу крови...

Вот и все. Лежу и думаю: вот наконец я умер. Теперь спешить мне некуда, теперь можно лежать и размышлять, в чем был я прав, а в чем не прав, как можно было лучше поступить и нужно ли, чтоб было лучше - ведь, может быть, и так, как есть, тоже не так уж плохо, ведь я, в конце концов, вполне достойно уходил: во-первых, от меча, а во-вторых, я уходил так, как хотел, честь сохранил, не стал я стариков рубить и колыбель не оборвал, и, может быть...

- Ярл! - вдруг послышалось. - Ярл! Ярл!

Я замер и насторожился. Тогда чья-то рука легла мне на лицо. Потом эта рука - уже одними только пальцами - стала осторожно приподнимать мои веки...

И я увидел Шубу, низко склонившегося надо мной. Шуба сказал кому-то в сторону:

- Нет. Жив еще. Глаза еще не мутные. А ну подай-ка мне питья!

Кто-то подал ему кувшин. И Шуба, приподняв мне голову, начал поить меня чем-то жирным, вонючим и гадким. Я догадался: волчье молоко. Что ж, значит, жив еще. И, видно, буду жить. Наверное, не все еще я сделал в этом мире.