Убеждение

Ушинский мог по праву считать себя вдвойне счастливым — и оттого, что слушал все лекции Редкина как студент юридического факультета, и оттого, что именно Петр Григорьевич стал его научным руководителем.

Профессора поддерживали деловые отношения со студентами не только в учебных аудиториях. Они приглашали учеников к себе домой, делились личными записями, помогали доставать необходимые книги, беседовали на животрепещущие темы. Постигая под наблюдением Редкина труды Гегеля — «Философию права» и «Философию истории», Ушинский гордился повседневным общением с человеком, который в гимназии учился с Гоголем, а теперь дружил с Грановским, Белинским и Герценом.

Молодой Герцен, появившись в Москве после новгородской ссылки, как раз в это время напечатал под псевдонимом «Искандер» в «Отечественных записках» интересные статьи о науке и природе. Привлек он внимание передовых людей России и остроумным фельетоном-пародией «Путевые заметки г. Вёдрина». В этом фельетоне он высмеял бездарный стиль и реакционный дух обывательских писаний профессора Погодина. Бывая в университете, Герцен принимал участие и в организации публичных лекций Грановского. А выступления Грановского по истории средних веков Англии и Франции всколыхнули в то время всю образованную часть московского общества.

Константин пришел на первую публичную лекцию Грановского вместе с другом Рехневским. Аудитория была заполнена до отказа — тут и университетские профессора, и преподаватели из других учебных заведений Москвы, штатские лица и военные, дамы всех возрастов. Студентам не хватало места — они столпились у входа, заняли лестничную площадку. Грановский появился на кафедре под гром рукоплесканий, скромно раскланиваясь, явно смущенный. Он не был наделен красотой, которая бросается в глаза с первого взгляда, — черты лица крупные, неправильные, нос и губы толстые, но высокий открытый лоб, зачесанные назад, доходившие до плеч темные волосы и прекрасные, почему-то всегда грустные черные глаза создавали облик человека, одухотворенного большой мыслью.

Когда же Грановский начинал говорить — негромко, даже слегка пришепетывая, но голосом очень приятным, проникающим в самое сердце, то сразу всех покоряла обаятельная манера его речи, в которой простота изложения сочеталась с глубиной гуманных идей. Он осуждал произвол, мракобесие и невежество средневековой Франции и как будто совсем не касался России, но слушатели понимали его намеки и в закономерностях исторического прогресса видели пути развития и своей многострадальной закрепощенной родины.

У реакционеров выступления Грановского вызвали бешеное озлобление. Шевырев и Погодин в своем «Московитянине» помещали злопыхательские статьи. Они обвиняли Грановского в симпатиях к Западу и в однобокости философских взглядов.

А Константину идеи и убеждения, которые отстаивал Грановский, глубоко импонировали. Он не видел никакого смысла в ненависти к Западу. Россия неумолимо вступала на капиталистический путь развития. Для новой же системы управления хозяйством требовалось обновление всего общества — на смену крепостническому укладу должно неизбежно в России прийти общество индустриальное, или, как его называл студент Ушинский, общество гражданское…

Курс своих публичных лекций Грановский завершил с исключительным триумфом. Когда он последний раз встретился со слушателями и поблагодарил их за внимание, все встали, многие бросились к кафедре, жали ему руки, дамы махали платками, молодые люди кричали «браво!». Впоследствии Герцен писал, что в эпоху, когда в России угнеталось всякое смелое слово, многие, видя на кафедре Грановского, воодушевлялись надеждой: «Значит, не все еще потеряно, если он произносит свою речь».

Через полгода Шевырев решил повторить в Москве публичные чтения. И стал выступать со своими лекциями о русской литературе. Но этого крепостника-«скверноуста», как о нем отзывался Белинский, слушать пе захотели, его реакционные откровения звучали в полупустой аудитории.

Ушинский подолгу засиживался в университетской библиотеке. В дни, когда не было лекций, он приходил сюда с утра. На его столе лежали книги на русском, немецком и французском языках. С увлечением читал он «Землеведение» Карла Риттера. В этом огромном девятнадцатитомном труде немецкий географ связывал факты истории той или иной страны с природными условиями жизни ее народа. Но ведь изучение природных условий народа невозможно без сведений — хотя бы самых элементарных! — ив области естественных наук.

Вот Ушинский торопливо складывает книги, тетради, собирается идти.

— Ты куда? — спрашивает Рехневский, сидящий за столом рядом.

— На лекцию.

— Но у нас сегодня нет лекций.

— Нет у нас, есть у медиков, — отвечал Ушинский. — Рулье на кафедре.