После этого я нашел кабинет того профессора, который на лекции сидел с Вовами на эстраде. Он был уже не во вчерашнем спортивном пиджаке, а надел какой-то старый свитер, не лучше пиджака. Но выглядел намного бодрее. С ним я чувствовал себя не так скованно, видно было по лицу, что он, как и я, эмигрант, но живет здесь уже много лет. У него на столе лежала подшивка «Правды», он что-то искал в ней, так что вообще можно было подумать, что мы в Союзе. Знаете, я ему сказал с порога, я в первый раз в Америке был вчера на лекции и разочаровался. Видно было, он удивился, кто я и почему оказался здесь, но потом, мне показалось, вспомнил меня. Чему-то улыбнулся и вернулся к занятию, прерванному моим приходом. Тогда я не выдержал и спросил, неужели никого не интересует истина? Только после этого этот едва шевелящий губами старикашка удосужился мне ответить, что, наоборот, он внимательно и с интересом меня слушал. А я еще ничего такого не успел сказать. Вот и пойми, он такой рассеянный или хочет, чтоб я поскорее ушел. Опять склонился над «Правдой» и перевернул лист. Я увидел, что я ему ни стану говорить, или не услышит или тут же забудет. Попросил у него бумагу, он машинально дал лист, карандаш сам взял со стола и тут же у него на диване за пять минут все расписал по пунктам, что говорили Вовы, и как на самом деле. Вышло даже меньше страницы. Положил на стол, даже не знаю, заметил ли он, и ушел.
Все эти дни то туман, то дождь. Я шел из колледжа в гостиницу пешком, хотел сэкономить на сабвее, сначала было ничего, только туман, а потом мне не повезло, пошел дождь. Добрался до гостиницы весь мокрый. Повесил на кресле сушить одежду, принял горячий душ. Настроение намного лучше. А то получается нелепость. Кто врет, того слушают. А если хочешь сказать правду, то надо освободить аудиторию, то все страшно заняты. Приятно, когда добьешься своего. Я уже решил, завтра с утра найду где-то комнату, заплачу долларами, которые привез из Союза, мне при выезде дали сто двадцать за рубли. Вполне уложусь в срок, который мне дал ведущий, И вовремя освобожу номер в гостинице.
А то, что Рита говорила, не уходить, пусть полиция приезжает выселять, так это одни слова. Чтоб меня утешить. Сама она наверняка уже выбралась из гостиницы, потому что я уже несколько дней подряд не могу ее застать. К тому же, как я могу требовать от ОМО, чтобы они продолжали оплачивать гостиницу, если они знают, что я привез с собой доллары? Когда сюда прилетел, они мне дали заполнить анкету, там был вопрос, сколько у меня наличных, я ответил. Может быть, другие писали, у них ничего нет, тогда они могут говорить, у них безвыходное положение, нечем платить за квартиру.
Лежал, а потом спустился посидеть напоследок в вестибюль. За окошком ночной администратор, значит, больше шести. А вообще, если идет дождь, трудно понять, день это или ночь, так темно, особенно из моего номера. Смотрел, кто входит, кто выходит. За стеклянной дверью в гостиницу видна мокрая улица, вся разноцветная от отражений рекламы. Такси, поминутно проезжающие по улице, желтые. Медленно проехала полиция, в синей.
Вернулся к себе и уложил вещи в чемодан, чтоб завтра уйти пораньше. Осталось только, что надену на себя, и кастрюля, которую мне когда-то принесла черная уборщица.
Если бы я знал, что случится накануне вечером, то прежде, чем положить ручку, написал бы: когда я складывал вещи в чемодан, кто-то постучал. Я открыл дверь, решив, что это уборщица забыла утром убрать мой номер или поменять постель и сейчас спохватилась. Дверь раскрылась лишь на ладонь, потому что я забыл снять цепочку, и я увидел двух молодых черных. Один, видно, накуренный, лицо набрякшее, извинился и пошел по коридору, а другой, лица которого я не мог видеть, потому что он носил черную фетровую шляпу с широкими опущенными полями, вдвинул колено в щель и сказал, эй, мэн, дай доллар. Я ответил, у меня нет. Он немного поколебался и неохотно пошел вслед за дружком.