Убийство Халланда

Я растерялась. А потом все же сказала:

— Это не так, Эбби, и ты это знаешь!

— Но хорошо, что ты теперь взяла себя в руки! — Она ела, не глядя на меня.

Я покачала головой, мне было очень неловко. Но могла ли я после вчерашнего стукнуть по столу и поклясться, что я не пью? Гость видел, как я танцевала с Бьёрном, трезвая я так себя не веду. К тому же я самолично предложила ему «О. П.». Безо всякого хлеба с селедкой. Лучше всего было промолчать, мне совсем не хотелось ссориться с Эбби, но я почти физически ощущала ее презрение.

— Куда же, черт возьми, подевался Брандт? — сказала я, чтобы поддержать разговор.

Хотя я сидела опустив глаза в тарелку, я перехватила взгляд, которым они обменялись, мне, конечно же, было невдомек, что он выражал, но он имел место и был долгим. Они ничего не ответили.

— Вы случайно не знакомы? — сказала я, откладывая в сторону нож с вилкой. — Вы раньше не встречались?

— Нет, а разве похоже? — обрадованно спросила Эбби.

— И в самом деле, похоже. — Он, должно быть, намного, намного ее старше. Только вот на сколько? Когда надо угадать возраст, я безнадежна. Тем более что конфирманты теперь водят машины, в банке меня консультируют чуть ли не тинейджеры, а пенсионеры оказываются моими сверстниками. — И чем же ты занимаешься в Архиве?

— Просматриваю старые фотографии этого края, — сказал он. — Они нужны мне для книги. Тьфу ты! Собака! Вот проклятье!

— Она все еще здесь? Почему его сестра не заберет ее?

— Сестра на Канарах, спасибо за угощение и извините, что ухожу, но мне надо выгулять собаку, собственно, я приходил сказать тебе про розыск, а потом меня пригласили поесть, и я напрочь о ней забыл!

— А можно я с вами? — спросила Эбби. — Обожаю собак! Какой она породы?

Вот так. Оставила меня у разбитого корыта.

— Ты вернешься? — крикнула я ей вдогонку. — Переночуешь здесь?

А в общем-то, это не важно, я могла на ночь не запирать, ну а сейчас я умирала хотела спать. Все равно я слишком устала для большого разговора по поводу воссоединения. Каким он должен быть или каким получится — ломать над этим голову у меня не было сил, возможно, он уже и состоялся, только я не уразумела. Сон. Тяжелый сон пойдет мне на пользу.

26

Я чувствую свое убожество, видя, как другие приходят в ажитацию.

Карин Михаэлис «Эльзи Линдтнер» [35]

Ранним утром я отправилась под зонтом на кладбище. Я очнулась от сна с головной болью и чем-то еще, что я определила как угрызения совести. Я не была на могиле Халланда с вечера пятницы. Неужели это из рук вон? У меня было такое чувство, что я его забросила, хотя самому ему, наверное, было безразлично. Оказалось, я вышла из дому ни свет ни заря, было сумрачно, прохладно, площадь еще не проснулась. Когда я вступила на кладбище, там было тише обычного. Зато тем громче отдавались мои шаги. Среди могил носились какие-то тени, я не испугалась, успела лишь подумать: привидения. Интересно, это были духи или туман? Могила Халланда по-прежнему была завалена цветами, кто-то в них явно рылся и некоторые отшвырнул в сторону, прямо на землю. Честно постояв посмотрев на могилу, я поняла: мне вовсе не обязательно так часто сюда приходить. Ведь он не здесь. Его отсутствия даже не замечалось, потому что при жизни это место было — не его. Выйдя из города, я спустилась к фьорду, прошлась вдоль берега, потом поднялась вверх по главной улице, пересекла площадь и вернулась домой.

Завидев меня, Ингер распахнула окно и, облокотившись о подоконник, пожелала доброго утра. Ей понравилось, что я побывала на кладбище.

— Там привидения… — сказала я.

На лице у нее появилось знакомое мне выражение, оно появлялось у людей, когда они думали, что я говорю всерьез.

— Там как будто бы носились привидения. Между прочим, в цветах кто-то рылся.

На ее лице отразилось облегчение.

— Должно быть, это косули. Их хотели в прошлом году застрелить, не помнишь? Он был жутко недоволен, Петер Ольсен, когда им не разрешили.

У нее вдруг остановились глаза. Мы переглянулись.

— Ага, — сказала я.

— Ага?

— Неужели же в этом городе никто не способен шевелить мозгами?

— Мне это пришло в голову только что.

— Как, ты говоришь, его зовут? Кто он такой?

— Он сидит в приходском совете, или раньше там сидел, сейчас, по-моему, уже нет.

— Так как его зовут?

— Петер Ольсен.

— У него есть охотничий билет?

— Вот уж чего не знаю.

— А у пастора?

— Да откуда же мне знать? — Придерживая халат у горла, она приготовилась захлопнуть окно. — Вполне возможно, кто-то и рассказал об этом полиции, мы же не знаем.

Эбби возилась на кухне, там пахло кофе, а еще… хлебом?

— Ты пекла хлеб? — ужаснулась я.

— А что такого? — сказала она. — Это же всего-навсего из готовой муки.

— Все равно! — ответила я, усаживаясь в угол.

— Ты ходила на прогулку?

— На кладбище.

— О! Послушай, мне очень жаль, что я ничего не сказала о… нем. Об этом.

— О чем?

— Ведь это же ужасно, что твой муж умер, то есть его убили. Мне следовало вчера что-нибудь об этом сказать, но я не знала что.

— Насколько я помню, ты кое-что сказала.