Не было смысла оставлять Эйру чхать в гостиной. Кроме того, уже наступило утро. Первые лучи солнца заглядывали за горизонт, заливая землю пурпурным светом. Морозко полагал, что настроение Эйры будет только гноиться, как открытая рана, становясь все более ядовитым с каждой минутой — спит она или нет. Ему было все равно, насколько она уныла, но если бы она представляла для
Он пошел по коридору, с каждым шагом мышцы напрягались от досады. Дойдя до того места, где он оставил Эйру, Морозко кивнул охраннику, Кусаву.
— Я проверил ее один раз, Ваше Величество.
— Только один раз? — Губы Морозко дернулись, и он задумался, осталось ли что-нибудь в комнате. Он толкнул дверь и обвел взглядом комнату, пока не заметил Эйру, спящую в шезлонге. Он не сомневался, что она
Морозко мог оставить ее там, пока она не проснется, а мог разбудить и проводить в комнату, которую приготовил для нее Ксезу. Решив выбрать последнее, он вошел в комнату, стараясь не издать ни звука. Подойдя к шезлонгу, он на мгновение оценил ее смягчившиеся черты, которые до этого были искажены хмурым выражением лица. Так близко он мог разглядеть женщину в своем видении.
— Что ты делаешь? — Эйра задыхалась, ее грудь вздымалась.
Он цокнул языком и покачал головой.
— Сейчас, сейчас. Я бы не советовал бить твоего милостивого хозяина, птичка, — процедил он сквозь стиснутые зубы и прижал ее к своей груди, заставив подняться на ноги.
Сон мгновенно исчез из ее глаз. Она была яркой, настороженной и готовой сражаться с ним.
Он усмехнулся и ослабил хватку, но не отпустил ее.
— Для тебя приготовлена комната.
— Комната? Не имеешь ли ты в виду тюремную камеру? — Ее губы изогнулись в тонкую линию.
Морозко изогнул бровь.
— Я думал о камере, но ты недолго продержишься в чреве замка. Ты бы замерзла, а пролить твою кровь — та еще задача. — Он закатил глаза. Пренебрежение Эйры к тому, что он ей предлагал, уже порядком надоело. Многие ли жертвы могут похвастаться тем, что живут во дворце, в одном крыле с королем? Он отпустил ее запястье и направился к двери. — Мне проводить тебя?
Эйра подняла подбородок, и по слабой дрожи ее губ он понял, что она борется с приливом ненависти. Что бы она сказала, если бы он позволил ей свободно выплеснуть свои эмоции?
Он обошел ее и повел по коридору в сторону восточного крыла, где находились его покои. Возможно, с его стороны было глупо держать ее так близко к месту, где он спал по ночам. Но, учитывая, что стража стояла на посту возле его и ее покоев, он не думал, что маленькая птичка будет так уж сильно беспокоиться.
Пройдя три четверти длины стены, Морозко остановился и открыл дверь.
— Здесь ты будешь жить. — Он шагнул в дверь и быстро осмотрел комнату. Как и было велено, очаг пылал, и голодное пламя липло к свежим поленьям. Стены, напоминавшие северное сияние, были зелено-голубыми, за исключением тонких золотых линий, создававших иллюзию клетки.
— Добро пожаловать в клетку, птичка. — Он протянул руку, помахав ей в знак приветствия. Посреди комнаты стояла роскошная кровать, а у дальней стены — огромный платяной шкаф.
— С таким же успехом она может быть и так, — хмыкнула она.
Морозко кивнул в знак согласия.
— Да, может быть, и так, но эта комната называется птичьей клеткой. — Он поймал себя на том, что любуется этой комнатой, вспоминая, как прятался здесь, когда был маленьким. Только он и его волчонок, притаившийся в углу птичьей клетки. Тогда здесь стояли десятки проволочных клеток с птицами. Но когда убили его мать, Морозко прибежал в эту самую комнату и выпустил их на свободу, потому что ни один зверь не заслуживает того, чтобы сидеть в клетке. Большинство вылетело через балконную дверь, но некоторые остались. Он не стал допытываться,
— Тебе стоит переодеться во что-нибудь более качественное. — Он не удостоил ее взглядом, вместо этого он посмотрел на кровать, где ее ждала одежда.
Эйра не замерзла бы в платье с меховой подкладкой, которое принес ей Ксезу. Она была человеком и не могла переносить холод так, как он — его дворецкий знал это слишком хорошо.
— Мне не нужны твои краденые платья, — прошипела Эйра, привлекая его внимание к себе.
Его лицо вспыхнуло от негодования, и он бросился вперед.