Убийство на Аппиевой дороге

Однажды мне довелось видеть её отца — незадолго до его смерти. Фауста Корнелия была тогда ещё совсем ребёнком. Теперь, тридцать лет спустя, она всё ещё оставалась достаточно молодой, чтобы разрушительные следы разврата, в своё время в своё время лишившие её отца красоты, пока ещё не сказывались в её лице. Всё же фамильное сходство было несомненным: то же бледное, не знающее загара лицо, та же плотоядная усмешка, тот же упрямый, своевольный блеск в глазах. Фаусту Корнелию никак нельзя было назвать грациозной: когда она двигалась, какая-то часть её тела непременно тряслась или колыхалась, да и ходила она вперевалку; однако недостаток изящества с лихвой возмещался создаваемой ею вокруг себя атмосферой чувственности. Она была, что называется, женщина в самом соку; это сквозило во всём её облике, в каждом движении. Даже с противоположного конца комнаты я ощутил тепло раскрасневшегося, распаренного ванной тела. То обстоятельство, что она была дочерью диктатора Суллы, дважды помогало ей найти мужа из числа наиболее видных римских граждан; её прелести, которые она не считала нужным скрывать, всё ещё продолжали привлекать к ней любовников.

— Значит, ты и есть тот самый Сыщик, — сказала она.

— Да. Я пришёл повидать твоего мужа. У меня к нему дело.

— Моего мужа нет дома.

— В самом деле? — Я глянул на дверь в ванную, откуда время от времени слышались голоса и плеск.

— Думаешь, будь Милон здесь, я стала бы принимать ванну вместе с двумя его телохранителями? — Она смотрела мне прямо в лицо, точно желая увидеть, не смутит ли меня такая откровенность.

— Я понимаю, что последнее время Милон был очень занят, — сказал я, надеясь, что мне удалось сохранить выражение невозмутимости. — Мне не обязательно видеться с ним. Я просто хочу быть уверенным, что он получит это. — И я показал свиток с печатью Помпея.

Она возвела очи горе.

— Ещё один счёт! Хвала богам, у меня есть свой постоянный доход, хоть деньги и записаны на имя брата.

Взяв у меня свиток, она двинулась по коридору. Следуя за ней, я заметил, что при ходьбе у неё и сзади всё колышется. Мы вошли в захламлённую комнату, заставленную ящиками с документами.

— Кабинет моего мужа, — объявила Фауста с явным отвращением. — Отсюда он собирался управлять республикой. Подумать только! Видно, только мой отец и умел держать этот город в кулаке. Второго такого человека уже не будет.

— Не уверен, — сказал я, думая о Помпее и Цезаре.

Но Фауста меня не слушала.

— Вот самые последние счета. — Она указала на ящик, доверху набитый страницами и свитками пергамента. — Смотри, я кладу твой на самый верх. Но не удивляйся, если он окажется на дне или вовсе потеряется.

— А кто будет со всем этим разбираться? Милон?

— О боги, конечно же, нет! Милону бы с собой разобраться. Стоит ему заглянуть сюда, и он начинает хныкать, как маленький ребёнок. Нет, этим займутся после его отъезда. Цицерон позаботится обо всём. А лучше сказать, Тирон; у Тирона просто дар наводить порядок в делах.

— Тогда лучше положи мой счёт отдельно. И будь так добра, передай Цицерону, чтобы он занялся им прежде остальных. Скажи, Гордиан Сыщик очень просит. Цицерон знает, почему. И Тирон тоже знает.

— А я, по-твоему, не знаю? — Фауста смотрела мне прямо в глаза. — Знаю прекрасно. Я осведомлена о делах моего мужа лучше, чем ты думаешь. Я в курсе, кто ты такой; и в курсе, что мой муж сбирался тебя убить. Он целыми днями только об этом и говорил. Трудно было не заметить.

— В самом деле? — Откровенное бесстыдство этой женщины шокировало меньше, чем невозмутимость, с которой она рассказывала о намерениях мужа.

— Да, в самом деле. Он считал, что ты очень опасен. Ты должен чувствовать себя польщённым. Хотя последнее время Милону за каждой занавеской чудился убийца, а за каждым кустом шпион. Но тебя он действительно боялся. Вбил себе в голову, что от тебя надо избавиться. Цицерон всё убеждал его, что он зря беспокоится; что слухи о твоей проницательности сильно преувеличены, и на самом деле ты вовсе не такой уж знаток своего дела, как о тебе говорят…

— Как любезно с его стороны.

— Да он же спасал тебя, дурень! Но Милон всё твердил, что если от тебя не избавиться — ему конец. Цицерону всё же удалось уговорить его на компромисс. И Милон просто велел своим людям схватить тебя, увезти подальше от Рима и держать там. Но ты, видно, и вправду такой ловкач, как о тебе говорят, раз умудрился сбежать и к суду уже быть в Риме. Представляю, как перетрусил Цицерон, когда ты появился перед ним на той дороге! — При этих словах у неё вырвался короткий резкий смешок.

— Жаль только, что в тот момент я не мог оценить юмор ситуации.