Убийство на улице Морг

Жуаез, мой близкий, старый друг; она так же абсолютно здорова, как я сам. У нее есть свои маленькие странности, это верно, но вы ведь сами знаете… старые женщины… все очень старые женщины страдают этим в той или иной мере.

– Разумеется, – сказал я, – разумеется… А остальные леди и джентльмены…

– Мои друзья и помощники, – закончил мосье Майяр,

выпрямляясь с высокомерным видом, – мои очень близкие друзья и сослуживцы.

– Как? Все до одного? – спросил я. – И женщины тоже?

– Ну конечно! Нам бы без них не управиться. Никто в мире не ухаживает за сумасшедшими лучше, чем они. У

них, знаете ли, свои приемы: эти блестящие глаза оказывают изумительное действие – что-то вроде зачаровывающего змеиного взгляда, знаете ли.

– Да, разумеется, – подтвердил я, – разумеется! Но в них есть что-то чудное, они немного не того, а? Вам не кажется?

– Чудное? Немного не того! Вам в самом деле так кажется? Бесспорно, мы не слишком-то любим стеснять себя здесь, на юге… делаем, что хотим, наслаждаемся жизнью… и всякое такое, знаете ли…

– Да, разумеется, – подтвердил я, – разумеется.

– А потом, может быть, это кло-де-вужо слишком крепкое, знаете ли, слишком забористое… вы меня поняли, не так ли?

– Да, разумеется, – подтвердил я, – разумеется. Кстати, мсье, вы, кажется, говорили, что новая система, которую вы ввели взамен прославленной «системы поблажек», отличается крайней строгостью и суровостью. Верно ли я вас понял?

– Отнюдь нет. Правда, режим у нас крутой, но это неизбежно. Зато такого ухода, как у нас, – я имею в виду медицинский уход – никакая другая система больному не даст.

– А эта новая система создана вами?

– Не вполне. В известной мере ее автором может считаться профессор Смоль, о котором вы, несомненно, слышали; а с другой стороны, я счастлив заявить, что отдельными деталями своего метода я обязан знаменитому

Перро, с которым вы, если не ошибаюсь, имеете честь быть близко знакомым.

– Мне очень стыдно, но я должен сознаться, что никогда до сих пор не слыхал даже имен этих господ.

– Боже правый! – воскликнул мой хозяин, резко отодвинув свой стул назад и воздев руки к небу. – Нет, я несомненно ослышался! Ведь не хотите же вы сказать, что никогда не слыхали ни об ученейшем докторе Смоле, ни о знаменитом профессоре Перро?!

– Вынужден признаться в моем невежестве, – ответил я, – но истина превыше всего. Однако при этом я чувствую себя просто поверженным в прах – какой позор: ничего не знать о работах этих без сомнения выдающихся людей! Я

обязательно разыщу их сочинения и буду изучать их с особым вниманием. Мосье Майяр, после ваших слов мне действительно – поверьте! – действительно стыдно за себя!

Так оно и было.

– Оставим это, мой милый юный друг, – произнес ласково мосье Майяр, пожимая мне руку. – Выпейте-ка со мной стаканчик сотерна.

Мы выпили. Собравшиеся последовали нашему примеру, потом еще раз, еще раз, и так без конца. Они болтали, шутили, смеялись, делали глупость за глупостью; визжали скрипки, грохотал барабан, как медные быки Фаларида ревели тромбоны, и сцена, становясь, по мере того как винные пары затуманивали головы, все более ужасной,

наконец превратилась в какой-то шабаш in petto273. Тем временем мы – мосье Майяр и я, – склонившись над стаканами сотерна и вужо, стоявшими перед нами, продолжали наш разговор, повысив голос до крика: слово, произнесенное обычным тоном, имело не больше шансов дойти до слуха собеседника, чем голос рыбы со дна Ниагарского водопада.

– Сэр, – прокричал я в ухо мосье Майяру, – сэр, перед обедом вы упомянули об опасности, связанной со старой «системой поблажек». Что вы имели в виду?

– Да, – отвечал он, – время от времени у нас действительно складывалось очень опасное положение. Всех причуд умалишенных не предугадаешь, и, по моему мнению, равно как и по мнению доктора Смоля и профессора

Перро, никогда нельзя оставлять их без всякого присмотра.

Вы можете в течение того или иного времени делать так называемые «поблажки» умалишенному, но в конце концов он все же весьма склонен к буйству. С другой стороны, его хитрость настолько велика, что вошла в пословицу.

Если он что-нибудь задумал, то скрывает свой план с изобретательностью, поистине уму непостижимой. А ловкость, с которой он симулирует здоровье, ставит перед философами, изучающими человеческий разум, одну из наиболее загадочных проблем. Когда сумасшедший кажется совершенно здоровым – самое время надевать на него смирительную рубашку.

– Но та опасность, дорогой сэр, о которой вы говорили… судя по вашему собственному опыту… по опыту

273 здесь: в зародыше (итал.)

управления этой лечебницей… есть ли у вас реальные основания считать предоставление свободы умалишенным делом рискованным?