Убийство по подсказке. 361. Я буду одевать ее в индиго

Базиль не обращал почти никакого внимания ни на второй, ни на третий акт. Он погрузился в расчеты времени первого акта. Наконец он все подсчитал. На премьере фраза Сириекса — «Ему не уйти отсюда, теперь все против него!» — произносилась в тот момент, который и назвал ему Хатчинс, — двадцать четыре минуты спустя после поднятия занавеса, то есть в 9.04, если считать, что занавес поднимается ровно в 8.40. Все расчеты, которые сделал Род, по времени входа и выхода актеров были точны, если учесть, что действие на репетиции проходило чуть быстрее.

Когда Базиль положил карандаш в карман, третий акт уже подходил к концу. Сцена представляла собой сад на вилле Федоры в Оверленде, неподалеку от Берна. На заднике были изображены пики Альп. На переднем плане стояли ворота, а позади них терраса, на которой было много цветов. Солнечный свет заливал сцену — действие происходило в жаркий майский полдень.

Изображение Роднеем Тейтом Лориса Ипатова в этой сцене было таким же неинтересным, как и интерпретируемый им портрет доктора Лорека в первом акте, но здесь он, по крайней мере, был молодым, высоким человеком, с хорошей фигурой, а этих внешних качеств как раз и требовала от него роль. Черное платье Федоры — Ванды казалось абсурдным на фоне сельского пейзажа, но ее игра вновь приобрела какую-то живость, даже энтузиазм. Она должна была умирать в конце сцены и вкладывала все свои чувства в эти последние минуты.

— Темнеет… Все тускло вокруг… Но, Лорис, я не жалею, что умираю. Любовь, как и жизнь, несправедлива…

Какой-то мальчишка в рубашке и штанах желто-зеленого, горохового цвета прошел по всей сцене, распевая довольно приятным тенорком простую песенку: «Моя девочка с гор…»

— А это что такое? — спросил Базиль у Полины.

— Савойский крестьянин. Надеюсь, его костюмчик не сильно портит весь эффект от сцены? Ничего, вечером его обрядят в крестьянское платье…

— Мне холодно, — продолжала умирать Ванда. — Лорис, где ты, я не вижу тебя…

— Я здесь, моя дорогая! — воскликнул Род с интонацией человека, читающего отрывок из британской энциклопедии.

— Вот я здесь, пришел, чтобы простить тебя!

— Лорис! — тяжело выдохнула Ванда. — Я люблю тебя! — Их губы слились в поцелуе, в поцелуе настоящем, — впервые Роду удался на сцене столь желанный, «абсолютный реализм».

— Это она принудила его! — в негодовании зашипела сидевшая рядом с Базилем Полина.

Голова Ванды упала на подушки садовой скамейки. Род начал горько плакать, затем перешел на рыдания — три рыдания в минуту, точно по расписанию. Хатчинс положил цветок рядом с рукой Ванды. Слуги упали на колени и начали неистово креститься. Где-то за сценой осветитель нажал кнопку, и яркий солнечный свет постепенно сменился прекрасными сумерками, окрашенными лавандовым светом.

И вдруг за сценой вновь раздался голос поющего крестьянина.

— Моя девочка с гор… никогда не вернется…

Если бы в эту минуту в театре взорвалась динамитная шашка, то вряд ли эффект был сильнее того, который произвели эти простенькие слова за сценой. Ванда, которая столь грациозно умерла, тут же вскочила на ноги и громко закричала. Базиль никогда не мог предположить, что ее красивый, старательно смодулированный голос мог вдруг перейти на такой визгливый тон. «Черт подери, для чего вы это сделали?» — это было самое мягкое выражение из всех, которые в эту секунду пришли ей на ум. Хатчинс мгновенно исчез в садовых зарослях и пропал за кулисами. Он тут же вернулся, волоча за собой мальчишку в гороховом наряде. «Ты что, спятил! Разве ты не знаешь, что этого нельзя делать!» — все начали так яростно упрекать мальчишку, что нельзя было абсолютно ничего разобрать в этом гвалте.

Леонард и другие актеры, сидевшие в партере, были возбуждены не меньше тех, кто стоял на сцене. Только двое из присутствующих, сидящих позади Базиля, — Марго и Адеан — были абсолютно спокойны. Даже Мильхау весь покраснел от гнева. Он вбежал по ступенькам, ведущим из зала на сцену, и подбежал к мальчишке.

— Кто это тебя надоумил?

— Никто. Я просто забыл. В конце концов, это — просто репетиция. К тому же премьера уже состоялась.

Это оказалось самым удачным предлогом, так как при упоминании о премьере все вдруг замолчали и наступила напряженная тишина.

— Ты уволен, — мрачно сказал Мильхау. — Получи расчет и убирайся.

— Послушайте, мистер Мильхау, у меня — контракт.

И…

Базиль наклонился к Полине.

— Объясните, ради бога, что произошло?

На ее губах появилась слабая ироничная улыбка.

— Вы, вероятно, слышали, что все люди, связанные со сценой, очень суеверны… Одно из их любимых суеверий заключается в том, что на генеральной репетиции нельзя произносить последнюю строчку в пьесе. Я думаю, что этот промах мальчишки не взбесил бы их до такой степени, если бы они не были «заведены» с самого начала. Во всяком случае, постановка и без этого имеет уже свою квоту невезения.

— Ну а мальчик понимал, что он делал?