Убийство президента Кеннеди

Но когда ей заметили, что участники церемонии будут настаивать, чтобы присоединиться к ней, она пожала плечами. Это их дело, подчеркнула она, «это не важно». Один твердолобый спросил:

— А что мы будем делать, если пойдет дождь?

— Мне безразлично. Я все равно пойду. Решительный тон Жаклин заставил отказаться от дальнейшей дискуссии. Все поняли наконец, что даже свирепый ураган не помешает ей пройти по Семнадцатой улице и Коннектикут-стрит до собора святого Матфея на Род-Айленд. Вдова должна была это сделать, подобно тому как она оставалась с телом в Далласе, отказываясь снять запятнанную кровью одежду, пока не возвратится домой.

Дело в том, что друзья Жаклин никогда ее не понимали. Ее понимал муж. Семь лет назад, сидя на краю стола в штаб-квартире демократической партии в Бостоне, он сказал друзьям:

— Моя жена застенчивый и тихий человек, но когда события приобретают крутой оборот, она вполне способна с ними справиться.

Только теперь они поняли, что, говоря так, Джон Кеннеди в данном случае проявил свою склонность к излишне сдержанным оценкам.

В памяти выбитого из колеи американского народа суббота 23 ноября 1963 года осталась как интервал между двумя днями — потрясением от известия об убийстве Кеннеди в пятницу и убийством преступника в воскресенье. Телевизионные передачи драматических церемоний в Вашингтоне в воскресенье и понедельник усугубили это впечатление, так же как и улучшившаяся в эти дни погода. Ужасающе мрачный день в субботу был не похож на все другие. Исследование, проведенное Чикагским университетом, показало, что каждый взрослый человек провел в этот день у телевизора в среднем десять часов. Однако зрители мало что узнали. Позднее большинство из них могли вспомнить лишь несколько бессвязных эпизодов событий: душераздирающий спектакль в Восточном зале Белого дома у гроба Кеннеди, где каждые полчаса сменялся почетный караул: оскорбительно контрастирующие с этим сцены в далласской тюрьме, когда некоторые кадры (например, как Освальд меняет рубашку) преподносились как события большого значения; и прежде всего чувство изумления, что по молодому американскому президенту скорбят не только соотечественники, но и весь мир.

Государственный департамент, считающийся авторитетом в том, что касается настроений за границей, был ошеломлен. Его папки от 23 ноября были забиты телеграммами от послов Соединенных Штатов, описывавших глубокую печаль всех, кто их окружал. Политики за границей испытывали подобное же чувство. Премьер-министр Великобритании Дуглас-Хьюм признался, что «поражен глубиной реакции англичан, особенно нашей молодежи». Президент де Голль сказал своему другу: «Я ошеломлен. Повсюду во Франции плачут, словно он был французом, членом их собственной семьи».

Быстрая связь, бесспорно, усиливала накал страстей во всем мире. Содействовало этому и отсутствие других событий. Если бы, к примеру, Китай напал на Индию, внимание Азии было бы быстро отвлечено. Поскольку в эти дни не происходило исторических событий равной значимости и отвлечься было не на что, смерть Джона Кеннеди оставалась единственным в своем роде событием. Последствия ее во всем мире были, можно сказать, столь фантастическими, что привели в собор Святого Матфея восемь глав государств, десять премьер-министров и большинство из оставшихся еще на свете коронованных особ.

Если бы оставалось больше времени и если б государственный департамент оказал быстрое содействие, то иностранные делегации были бы еще многочисленнее. Во второй половине дня в пятницу заместители государственного секретаря обсудили этот вопрос и затем послали телеграммы всем послам Соединенных Штатов, предлагая им отговорить государственных деятелей страны своего пребывания от присутствия на похоронах Джона Кеннеди, ввиду того, что появление одних может стеснить других. К вечеру того же дня стали поступать недовольные отклики. Английская королева Елизавета II ждала ребенка и не могла прибыть сама, но она хотела послать мужа и премьер-министра. Руководители ряда других стран сообщили Вашингтону, что желают приехать в качестве частных лиц. Один из них телеграфировал, что если не может быть речи об официальном приглашении, то он намерен явиться «по праву личной дружбы». Государственный департамент начал задумываться. Однако утром в субботу Дин Раск собрал всех своих заместителей и подтвердил принятое в пятницу решение. Похороны должны были состояться через сорок восемь часов, и приглашения, считал он, опоздают. К этому времени, однако, столицы мира начали чувствовать растущее давление со стороны своих собственных граждан, и к середине дня плотину прорвало. Первым, кто сделал это, был генерал де Голль; Людвиг Эрхард, Де Валера, принц Филипп и сэр Алек Дуглас-Хьюм тоже заявили, что они прилетят на похороны.