Убийство в частной клинике. Смерть в овечьей шерсти

— Первые годы мне казалось, что в этом доме есть все, о чем только можно мечтать. Я бы с удовольствием здесь поселился. Однако она была очень умна. Через день по часу — чтобы с имбирного пряника не стерлась позолота. Она никогда не заставляла меня заниматься чем-нибудь подолгу. И поэтому мне ничего не надоедало. Теперь я понимаю, какая у нее была выдержка, потому что по натуре она — надсмотрщик над рабами.

Клифф помедлил, вспоминая.

— Господи, каким же кретином я был! — вдруг воскликнул он.

— Почему?

— Подлизывался к ней. Глотал без разбора все ее пошлые рассуждения о посредственной музыке. Рассказывал, какие чувства во мне вызывает Чайковский, и долбил «Элегию» на «Бекштейне», вкладывая всю душу и отчаянно фальшивя. Обманывал ее и самого себя, говоря, что мне не нравится «Серенада ослу».

— И все это в десять лет? — недоверчиво спросил Аллейн.

— С десяти до тринадцати. Я еще писал стихи, все больше про природу и высокие идеалы. «Мы должны быть сильны, дети гор и долин, от небесных вершин до цветущих равнин». Я написал к этому музыку — тра-та-та, тра-та-та — и вручил ей на Рождество вместе с красивой акварелькой и посвящением. Ну разве не идиот?

— Вы просто были типичным вундеркиндом, — примирительно заметил Аллейн. — Когда вам исполнилось тринадцать, вас отправили в закрытую частную школу?

— Да. За ее счет. Я был на седьмом небе от счастья.

— Вам там понравилось?

— Там было неплохо, — к удивлению Аллейна ответил Клифф. — Но саму систему я не одобряю. Образованием должно заниматься государство, а не кучка засушенных неудачников, цель которых поддерживать классовое неравенство. Преподавание там было курам на смех, за исключением одного-двух учителей.

Увидев, что Аллейн удивленно поднял бровь, Клифф покраснел.

— Вы думаете, что я несносный и неблагодарный щенок?

— Я ценю вашу откровенность и стараюсь не забывать о вашем юном возрасте. Но давайте продолжим. Значит, там было не так уж плохо?

— Есть вещи, которые нельзя испортить. Сначала меня задирали, и я чувствовал себя несчастным, даже помышлял о самоубийстве. И все же оказалось, что выдержки мне не занимать, и это меня спасло. Я неплохо выступал на школьных концертах и научился сочинять слегка непристойные куплеты. Меня зауважали. И потом у меня был прекрасный преподаватель музыки. Вот за это я ей очень благодарен. Честно. Он научил меня чувствовать и понимать музыку. И друзья у меня там были. Настоящие. С ними я мог говорить обо всем.

Эта фраза перенесла Аллейна на тридцать лет назад, когда он сидел в холодном кабинете и слушал звон колокольчиков. «Мы тоже в свое время были эгоистами», — подумал он про себя.

— Миссис Рубрик поехала в Англию, когда вы учились в этой школе?

— Да. Тогда-то все и случилось.

— Что именно?

Перед отъездом в Англию Флоренс Рубрик наведалась к юному Клиффу в школу, чтобы обработать его, как она в свое время поступила с Урсулой Харм. Однако ее постигла неудача. В глазах критически настроенного школьника ее поведение выглядело ужасным. Она слишком громко говорила. Совалась, куда только можно. Перезнакомилась со всеми учителями и разговаривала о нем с директором на глазах у его одноклассников. Что еще хуже, настояла на встрече с учителем музыки, человеком утонченным и строгим, и стала внушать ему, что надо играть с душой, и в первую очередь Мендельсона. Клифф был просто в ужасе от такого покровительства. Ему казалось, что мальчишки втихаря смеются над ними обоими. Он понял, что в их глазах он выглядит не таким, как все, а это уже само по себе преступление. Миссис Рубрик побеседовала и с ним, смутив его разговорами о предстоящей конфирмации и намеками на его созревание, о котором она говорила, приводя ботанические параллели. В ходе разговора она не преминула сообщить, что страшно опечалена тем, что Бог не дал ей сына (в чем, по ее мнению, виноват был мистер Рубрик). Взяв его лицо в свои большие цепкие руки, она так долго вглядывалась в него, что он залился румянцем. Потом она напомнила ему обо всех своих благодеяниях — деликатно, но достаточно недвусмысленно — и выразила уверенность в его сыновней благодарности. «Мы ведь с тобой друзья-приятели. Близкие люди». При этих словах он похолодел.

Она писала ему из Англии длинные письма и привезла патефон с кучей пластинок. Ему уже исполнилось пятнадцать. Неприятное впечатление от их последней встречи постепенно сгладилось. Он полностью освоился в школе и усердно занимался музыкой. После возвращения миссис Рубрик их отношения возобновились в прежнем виде.

Аллейн предположил, как это теперь выглядело: юный Клифф говорил в основном о себе, а она терпеливо слушала.