Убийство в "Долине царей"

— Его согласия, как недееспособного, не потребовалось.

— С вами не соскучишься, господа, — сказал я. — Только начнешь привыкать, что гражданка Размахаева замужем, а она уж опять по закону девица.

— Кстати, Марина Степановна, я забыл вас спросить, влез Навыдов, — не хотите ли вернуть девичью фамилию?

— Замолчите, идиот! — закричала экс-Размахаева. Господи, как вы мне все надоели! Дурак на подлеце, подлец на Дон-Кихоте, Дон-Кихот за компанию с человеком, от которого я прячусь с пятнадцати лет! Не поеду я ни в какую Югославию и женой вашей никогда не буду! Слышите, Терентьевич! Поставьте тапочки моего мужа на место и уходите!

— Успокойтесь, — сказал Терентьевич. — Нельзя себя так вести.

Размахаева сорвала с его ног тапочки и демонстративно сунула в карманы халата.

Будь я на месте Эркюля Пуаро, немедленно заключил бы, что все дело именно в тапочках, что муж Размахаевой перед сумасшествием напитал их ядом, сотворив таким нехитрым образом тайну роковой женщины. Но я не любил Агату Кристи за обилие шаблонных романов и поэтому спросил:

— Тапочки дороги вам как память?

Размахаева не слышала меня. Она повторила Терентьевичу:

— Если вы порядочный человек — немедленно оставьте мой дом. И забудьте меня. Может быть, вы и очень хороший, добрый, внимательный, но я вас не люблю. Вам со мной будет плохо, и мне будет плохо. Прощайте. А за развод спасибо, сама бы я вовек не собралась.

Навыдов с Терентьевичем ретировались, видимо, до лучшего расположения духа хозяйки, а Размахаева легла немного порыдать в подушку.

— Все это очень забавно и интересно, если только не первоапрельский розыгрыш.

— А вам что еще надо?

Я хотел сказать: тапочки примерить, может быть, я искомый золушок, — но только пожал плечами.

— Что надо? — не унималась Размахаева. — За деньгами пришли? Забирайте под расписку, — она вытащила из-под кровати «дипломат».

Я открыл его и от удивления присвистнул:

— Сколько тут?

— Как сколько? Миллион.

— Тот самый, что Шекельграббер должен был отдать за документы?

Теперь уже она посмотрела на меня, явно ничего не понимая.

— Вы же сказали вчера Поглощаеву, что знаете убийцу Шекельграббера!

Я совсем растерялся. Из ее слов выходило, что, раз я знаю убийцу, я должен знать, что деньги именно у Размахаевой. Видимо, так она и объяснила себе мой приход.

— Это был блеф. Я смотрел на реакцию Поглощаева, пришлось хоть что-то ответить.

И тут же получил две оплеухи и истерику в виде безболезненного приложения. Хотел было ответить, но вспомнил, что из всего женского рода бил только подушку, и опустил руку.

— Вы хуже подлеца, вы — ничтожество! — сказала она, очнувшись.

Вид мой и впрямь был как у оплеванного. Это я рассмотрел в зеркале.

— Значит, Шекельграббер поехал выручать документы, оставив деньги у вас? Значит, он знал, что платить не придется?

— Что мне с ними делать? — Размахаева одновременно подтвердила мой вопрос и задала свой.

— Не знаю. Верните вдове или потратьте: накупите свечек и замаливайте грехи во всех церквях мира.

— Чьи грехи?

— Не знаю.

— А что вы знаете?

— Сегодня я найду убийцу Шекельграббера.

— Далеко ходить не надо.

Я оторопел:

— Так это?..

Она засмеялась:

— Вы полный кретин. Вам не сыщиком надо работать, у вас другое призвание.

— Какое же?

— Много есть профессий для ваших способностей и интеллекта. Дворник, например.

Я обиделся.

— Ладно, еще увидимся, — сказал и вышел…

На улице мне стало еще грустней от безысходности. Когда прохожая парочка бросила: «Мужчина, у вас вся спина белая, только под курткой не видно», — я сухо ответил, что во времена тотального дефицита денег у простых людей праздник дураков ежедневно. Куда идти? — думал я, кружа вокруг дома Размахаевой. Опрелин разговаривать не станет, Кашлин либо отшутится, либо посмеется надо мной; Поглощаев сам ни черта не знает, да еще я ляпнул, что нашел убийцу; остается мелкий пакостник Заклепкин и перетрусивший Горчицын. Ясно, как дважды два, что все дело в Размахаевой. Но кто лишил жизни Шекельграббера из-за нее? А может быть, и не из-за нее вовсе, но что она как-то тут вольно-невольно участвует — это точно.

Я чувствовал себя учеником костоправа, не выдержавшим экзамен. В старину их профессионально признавали так: клали битый кувшин в горшок, а ученик должен был его собрать на ощупь.

Из дома вышла Размахаева, явно нервничая. Я затаился. Через минуту к дому подъехал «УАЗик». Опрелин вышел из машины и открыл Размахаевой дверь натренированными движениями «шестерки». Они сразу уехали, а я чертыхнулся, потому что не имел денег на такси, чтобы последовать за ними.

Тогда я поехал в сауну, собираясь снять ремень, расстелить Горчицына на его массажном топчане и сечь в присутствии клиенток до тех пор, пока не расскажет все подчистую. Хотя и он мог толком ничего не знать: может, подсмотрел, дурак, ненароком, как Опрелин с Заклепкиным воруют документы Шекельграббера, и пытался осторожно вывести меня на этот факт.

— А он уже второй день нос не кажет на работе, — сообщил мне начальник Горчицына.

— И что из этого следует?