Убийство в стиле

— Пурист, да-да, это правда, мы, французские теористы, мы все пуристы. Par exemple[41], у меня есть коллега, который утверждает, что кино, оно умерло — оно умерло, вы понимаете, — когда оно начало говорить. Пф! Вот так, просто. У меня есть другой коллега, который такой пурист, что он смотрит только фильмы, сделанные в девятнадцатом веке. Для него mille neuf cent, тысяча девятьсот — это конец всего. Moi, я специализируюсь в oeuvre[42] единственного cinéaste[43], великого Аластера Фарджиона.

Обрадованный, что Франсэ оказал ему услугу наконец-то добраться до сути, Колверт вцепился в эту фамилию.

— Аластер Фарджион, да, вот именно! Вы пишете книгу о его творчестве, если не ошибаюсь?

— Я? Да. Я изучаю его фильмы много лет. Он сделал много chef-d’oeuvres[44].

— Извините, я не совсем расслышал, — сказал Трабшо. — Он сделал много как вы сказали?

— Chef-d’oeuvres. Шедевров. Он был очень великий режиссер, величайший из всех английских режиссеров. Вы знаете, мы, французы, иногда говорим, что есть несовместимость между словом «английское» и словом «кино». Но Фарджион, он был исключением. Он делал фильмы, которые равны… qu’est-ce que je dis[45], которые более чем равны, много более чем равны, любому другому в мире. Рядом с Фарджионом другие настолько vin ordinaire[46].

— Мсье Франсэ, — сказал Колверт, — не могу ли я перейти к делу?

— А, да. Смерть — убийство мисс Резерфорд. Так печально.

— Очень. Вы, если не ошибаюсь, были тогда в павильоне.

— Это правильно.

— Значит, вы должны были видеть, как она пила из отравленного бокала?

— Да, я вижу как.

— И падение на пол?

— Это тоже. Это было ужасно, ужасно.

— Ну, а перед тем, как это произошло, не было ничего, совсем ничего, что вы могли бы заметить, чего-нибудь, что показалось бы вам, ну, необычным, странным, выходящим за рамки привычного? Подумайте хорошенько, прошу вас.

— Инспектор, у меня нет необходимости думать. Я не замечаю ничего такого рода, названного вами. Я здесь, чтобы наблюдать за съемкой. Я помещаю себя в углу и делаю заметки.

— Для вашей книги о Фарджионе, нет? (Французское построение фраз, печально отметил про себя Колверт, оказалось заразительным.)

— Да. Последняя глава должна быть о «Если меня найдут мертвой». Это будет очень любопытная глава, совсем не в стиле остальной книги.

Когда его ответ замер довольно неисчерпывающе, Эвадна воспользовалась удобным случаем задать собственный вопрос.

— Мсье Франсэ, — начала она, — вы, я уверена, вспомните, что вчера мы перекусывали в буфете все вместе.

— Mais naturellement. Я очень хорошо помню.

— И вы рассказали нам во всех подробностях про вашу книгу о Фарджионе — об интервью, которые вы брали у него на протяжении многих лет.

— Да.

— И главное, про ваше восхищение его творчеством, восхищение, которое вы только что в очередной раз повторили.

— Это так.

— Но вы также сказали нам, практически спохватившись, что человек он был гнуснейший. «Свинья», если я могу вас процитировать. Я права?

— Да, вы… вы правы, — ответил он, с глазами в неразличимости за толстыми стеклами очков.

— Ну, так мой вопрос к вам таков: почему? Почему он был свинья?

— Но все знают почему. Это dans le domaine publique. Это известно публично — его репутация — я повторяю: это известно о нем.

— Это неоспоримая истина, — продолжала Эвадна. — И тем не менее я ощущаю, очень четко ощущаю, что, когда вы говорили о нем, неистовость вашего осуждения питалась не просто тем, что знают все, но опиралась на какой-то частный, какой-то личный опыт.

Франсэ поразмыслил, потом пожал плечами.

— Qu’est-ce que ça peut me faire enfin?[47] — Его темные очки посмотрели романистке прямо в глаза. — Да, мисс Маунт, она питалась личным опытом.

— Вы не поделитесь им с нами?

— Почему нет? Вы видите, я посвятил мою жизнь Аластеру Фарджиону. Я изучал его фильмы, я смотрел их много-много раз, и каждый раз приносил новые открытия, новые и завораживающие детали, прежде мною не замечаемые, так богаты и необычны все его фильмы. И однажды я взял свою храбрость в обе руки, чтобы написать ему самому сюда в Элстри, и я предлагаю нечто абсолютно inédit — как вы говорите? — неиспытанное? Книгу о нем, но не монографию, нет-нет, книгу интервью. К моему изумлению, он соглашается. Я незамедлительно сажусь в поезд-паром до вокзала Виктория, и мы садимся вместе, не здесь, а в его великолепной вилле в Кукхеме, ныне, увы, несуществующей — и он говорит, и я слушаю. Он говорит и говорит, а я слушаю и записываю. Просто extraordinaire[48] то, что он говорит, это tout àfait époustouflant[49]! Я так счастлив, я начинаю думать, что опубликую величайшую книгу о кино, когда-либо бывавшую.

Его лысина блестела бисеринками пота.