Убийца боится привидений

Ближайший выходной Анатолий провел, наконец, с семьей. Сначала они гуляли втроем – женой и шестилетним сынишкой – по набережной. Ирина крепко держала мужа под локоть: они так редко бывают вместе. Приближался какой-то праздник, в воздухе висели огромные разноцветные аэростаты на длинных веревках. Ванечка от них был в восторге и задавал отцу массу вопросов.

Потом дома обедали. Ванечка смотрел мультики. Показывали нашу старую добрую мультипликацию. Мультик был про Карлсона. Сначала Карлсон, нарядившись привидением, спугнул забравшихся в дом двух воришек. Потом он, натянув на себя чехол от кресла, летал по комнате со шваброй в руке и завывал: «Я самое лучшее в мире приведение…» Ванечка покатывался со смеху.

Убитая Вера Халецкая всё не выходила из головы Анатолия Коробченко. Он видел ее тело. Красивая, молодая. 28 лет – моложе его Ирины. Он беседовал с Евгением Халецким – вдовцом, убитым горем. И девочка с редким у нас именем Эльза – почти ровесница его Ванечки… И двое неродившихся малюток… Если бы какой-нибудь подонок сотворил что-то страшное с его женой, он бы нарушил все законы и все уставы, но расправился бы с ним собственноручно.

Майор Моргулис прав: в их работу нельзя допускать чувство. Только холодная голова. Хотя Анатолий сам видит, как майор – с его холодной головой – бывает, посасывает валидол. Человек всегда остается человеком, а не бесчувственной машиной.

Ночью Коробченко приснился странный сон. Ему приснилась Вера Халецкая с неправдоподобно огромным животом; она парила в воздухе, привязанная за ногу длинной веревкой, будто аэростат. Ее красивые волосы развивались по ветру, и она завывала: «Я самое лучшее в мире привидение!» Проснувшийся сразу после этого сна Коробченко даже помотал головой: приснится же такое! Но сон он почему-то запомнил.

Выходить на дежурство ему нужно было только после обеда – такой долгий, на редкость, ему выпал выходной – и утром он еще смотрел телевизор. Показывали старую кинохронику. Изображение дрожало, лента была полустертой, и люди на ней казались выходцами из потустороннего мира. Анатолий в юности, еще во времена учебы в институте занимался любительской киносъемкой. Он тогда был помешан на сыске. Ему думалось, что это его умение пользоваться кинокамерой будет ему помогать в работе. До сих пор, наверное, валяется на антресолях его любительская 8-миллиметровая камера. Даже проектор сохранился. Ни к чему оказалось всё это.

Анатолий продолжал смотреть старую кинохронику, смотрел, как смешно подпрыгивали во время ходьбы фигуры, какие резкие мультипликационные у них движения – это от несовпадения частоты съемки с частотой проекции, думал он, а мозг его тем временем напряженно работал. Этот сон с убитой Верой Халецкой… Киносъемка… Проектор… Суеверный Шимпанзе…

К следователю Моргулису он пришел уже с готовой идеей. Прибалт недоверчиво растянул уголки губ – идея и впрямь была из области фантастики. Потом долго рыбьими глазами смотрел на Анатолия. Коробченко уже по опыту знал, что так Витольд Леопольдович обдумывает принятия решений.

– Попробовать можно, – наконец сказал он. – Мы ничего не теряем на этом. А получить можем интересный материал. Улики. Если всё пройдет как надо.

– Пройдет, Витольд Леопольдович! – загорелся Коробченко.

– Ты займись съемкой, наш юный кинолюбитель, – следователь снова растянул губы в улыбке: на сей раз она обозначала шутку, – а я организую перевод Набоченко к нам в ИВС: ведь по твоей идее необходимо, чтобы он сидел в отдельной камере. И камеру подготовить надо. Проверить, как это всё будет выглядеть.

– Замечательно будет выглядеть, товарищ майор! – Коробченко нетерпеливо резанул воздух ладонью.

У следователя снова дрогнули уголки губ: он снисходительно относился к мальчишеству опера.