Убийца-юморист

Но я не делаю этого. Не спешу делать. Я вхожу в комнату, из которой несутся яростные вопли Дарьиного брата. И тут моим глазам предстает такая картина... Он, весь в крови, лежит на полу со связанными руками и ногами и колотится головой о край кровати. Дарья, в разорванном платье, растрепанная, босая, пробует оттащит его на середину комнаты, но он не дается, сгибает ноги в коленях, потом резко разгибает и пробует ударить сестру. А если она подползает к его голове - норовит укусить. Взгляд у него как у помешанного. Вполне вероятно, что он и впрямь сошел с ума... Глаза мутные, выпирающие из орбит...

Что было делать? Мы вместе с Дарьей вцепились в ноги этого здорового буйствующего мужика и оттянули его подальше от твердых предметов.

- Виктор! - позвала я. - Виктор!

Он посмотрел на меня с ненавистью и как пропел на последнем дыхании:

- Я - не Ви-и-и-ктор, я - убийца-а-а-а...

И словно бы уснул с открытыми глазами, обмяк, ослабла его воля к сопротивлению.

Мы с Дарьей переглянулись. Я догадалась, что она сумела как-то связать брата именно в такие минуты, когда он стих и словно бы умер.

Дарья смотрела на меня затравленно, с надеждой. Но у меня теперь не было выбора. Я кивнула своей подруге, словно пообещала ей полный порядок и умиротворение на охраняемой ею территории, и вышла в прихожую.

Но телефон оказался на кухне, где царил полный кавардак. Видно, здесь буянил Виктор. Кастрюли валялись на полу, под ногой трещали черепки разбитых тарелок и чашек... Телефонная трубка издавала призывные звуки из-под стола, а сам телефон лежал на боку возле порога...

- Скорая? Пожалуйста, поскорее...

И через некоторое время, очень тихо:

- Николай Федорович...

Дальше не помню ничего. Закружилась голова, меня повело, и я рухнула в какую-то лиловую тьму, полную пляшущих, скачущих молодых людей, и все они оглушительно кричали: "Я убийца! Нет, я! Нет я! Я, я, я - настоящий убийца! Эта журналистка Татьяна Игнатьева влезла не в свое дело, и все напутала! Больно самоуверенная! И нахальная! Дрянь, дрянь!"

Очнулась. Лежу на кровати. Неподалеку Дашкино лицо.

- Что это со мной? - спрашиваю.

- Обморок. На нервной почве. Тебе сделали укол. Сказали - пусть поспит. Лежи.

- А Виктор где?

- Увезли.

- Что он здесь городил? Как, за что он убил твою мать?

- Не знаю. Ничего не знаю и не понимаю, Татьяна. Вот в какую я тебя историю втравила...

- Да ладно... Надо подождать, и все прояснится.

- Я дам тебе чаю с медом. И себе налью. Успокаивает, - предложила Дарья, встала, не дожидаясь моего согласия, и ушла в кухню.

Мне было отвратно. Получалось, что все мои логические построения, связанные с Ириной и Андреем, - сплошная муть, продукт бабьего ума, склонного к преувеличениям и поспешным выводам.

Получалось, что они вовсе не те, за кого я их принимала, что зоря я столько усилий потратила на разоблачение их любовно-криминальной связи, что все это ерунда и чушь.

Получалось, и мотивы убийств были совсем не те, к которым я прибежала, задыхаясь от восторга перед собственной прозорливостью. Ну раз возник неведомый шофер!..

А если к тому же Виктор сказал правду, что это он убил свою мать...

Дарья ткнула мне в руки кружку с дымящимся чаем:

- Пей! И вот тебе бутерброд... Ты же часа три спала.

- Ты веришь, что Виктор мог...

- Не знаю, Татьяна... Я сама вот-вот сойду с ума. Я сама все думаю, думаю: "Неужели он мог?" Мать же его жутко любила! Они ж с ней так ворковали в последнее время! Я даже обзавидовалась... Он же её любимчик! Но он ведь муравьев жалел, даже муравьев! Старался обходить их, боялся раздавить! Он даже Петра называл Петечкой, Петюшей! Самого Петра! И вдруг такое! Он, конечно, не ангел, он беспечный, бестолковый, но он если работает, то работает как зверь! Не пьет, молчит и никого в мастерскую к себе не пускает. Матери непременно на день рождения и Восьмое марта дарит цветы. Я забываю, он напоминает: "Дашка, вспомни, что ты должна сделать для родной матери!" Не знаю... не верю! Бред!

Но через минуту: