Убийца, мой приятель (сборник)

Несмотря на тоску по родине, я был счастлив, что освободился от его ненавистного присутствия. У меня хватало денег, и я принялся за изучение медицины в Глазго, а затем обосновался в Бишоп-Кроссинге и занялся практикой. Я был уверен, что никогда не услышу о нём в этой заброшенной ланкаширской деревушке.

В течение нескольких лет так и было, но он всё же сумел разыскать меня. Один ливерпулец, который посетил Буэнос-Айрес, навёл его на мой след. Брат мой уже потерял всё своё состояние и теперь рассчитывал пополнить свои доходы за мой счёт. Зная, как я боюсь его, он верно рассчитывал, что я захочу любой ценой откупиться от него. И вот я получил письмо, в котором он сообщал, что скоро приедет. Для меня это была катастрофа, полное крушение всех надежд, ведь его приезд мог вызвать массу неприятностей и даже навлечь позор на тех, кого я больше всего пытался оградить и защитить. Я принял меры, чтобы любой удар мог обрушиться только на меня. Именно это, – здесь он повернулся в сторону обвиняемого, – повторяю, именно это и было причиной моего поведения, о котором стали судить столь поспешно. Моим единственным стремлением было оградить дорогих мне людей от возможного скандала и позора, ибо с приездом брата для меня всё началось бы сначала.

И вот однажды ночью мой брат заявился сам. Было уже поздно, слуги ушли спать, а я сидел в своём кабинете, как вдруг услышал шорох гравия на дорожке. Спустя минуту я увидел его: он пристально смотрел на меня через окно. Его лицо, как и моё, было гладко выбрито, и сходство между нами было так велико, что на мгновение я подумал: да это моё собственное отражение в оконном стекле. Один глаз у него скрывала тёмная повязка, но черты наши были совершенно одинаковы. Он язвительно усмехнулся – о, я помню эту усмешку ещё с детства! Я сразу понял, что передо мной тот же человек, который заставил меня бросить родину и навлёк позор на моё славное имя. Я открыл дверь и впустил его. Было, должно быть, около десяти часов вечера.

Когда он подошёл ближе к свету, я сразу заметил, что ему пришлось несладко. Он шёл пешком от Ливерпуля и выглядел больным и усталым. Меня совершенно потрясло выражение его лица. Медицинский опыт говорил мне, что он серьёзно болен. Он сильно пил, и лицо было в кровоподтёках – результат драки с матросами. Он носил повязку, чтобы прикрыть подбитый глаз; войдя в комнату, он снял её. На нём были бушлат и фланелевая рубашка, из разорванных башмаков торчали пальцы. Но бедность сделала его ещё более мстительным и жестоким по отношению ко мне. Его ненависть переросла в манию. Он считал, что здесь, в Англии, я катаюсь как сыр в масле, купаясь в деньгах, в то время как он подыхает с голоду в Южной Америке. Не могу описать все угрозы и оскорбления, которыми он осыпал меня. Кажется, пьянство и лишения помрачили его рассудок. Он метался по комнате, как дикий зверь, требуя вина и денег, извергая поток грязных ругательств. Я человек вспыльчивый, но, слава богу, могу сказать, что сохранил хладнокровие и не поднял на него руку. Но моё спокойствие только сильнее распаляло его. Он бушевал, ругался, потрясал кулаками у моего лица. Внезапно черты его исказились, по телу прошла судорога, он схватился за бок и с воплем рухнул к моим ногам. Я поднял его, уложил на диван. Он не отвечал на вопросы, а рука, которую я держал, была холодной и влажной. Больное сердце не выдержало; собственная ярость погубила его.

Долгое время я сидел как в забытьи, уставясь на мёртвое тело. Я пришёл в себя от шума: в дверь колотила миссис Вудз, которую поднял на ноги этот предсмертный крик. Я велел ей отправляться спать. Вскоре в дверь приёмной стал стучать какой-то пациент, но я не обратил внимания, кто это был – мужчина или женщина. Пока я сидел, в моём мозгу созрел план. Это произошло почти автоматически, – наверное, так и рождаются планы. И когда я встал со стула, мои дальнейшие движения стали чисто механическими, мысль здесь даже не участвовала. Мною руководил только инстинкт.

С тех пор как произошли изменения в обстоятельствах моей жизни, о которых я уже упоминал, жизнь в Бишоп-Кроссинге стала мне ненавистна. Мои жизненные планы рухнули, я встретил поспешные суждения и дурное отношение там, где рассчитывал найти поддержку. Правда, опасность скандала, которую я ожидал с приездом брата, теперь исчезла – он был мёртв. Но мысль о прошлом вызывала у меня только страдание; я чувствовал, что прежняя жизнь никогда не вернётся. Пожалуй, я чрезмерно чувствителен, может статься, я недостаточно думаю о других, но, поверьте, именно такие чувства я испытывал в те минуты. Любая возможность бежать из Бишоп-Кроссинга, не видеть больше его обитателей казалась мне счастьем. И сейчас появился случай, о котором я не смел и мечтать: я мог навсегда порвать с прошлым.