Убийца по имени Ной

Виктор после ухода Ноя заснул и сквозь сон чувствовал, что в комнату снова приходили люди, что-то с ним делали, а напоследок всадили шприц в руку.

В полусне он думал, что все это уже было с ним. Он бегает по какому-то порочному кругу и никак не может вырваться из него.

И когда он встал и пошел куда-то — в сопровождении Ноя, то цепко держал эту сонную мысль: надо вырваться.

Виктору казалось, что он поднялся с этого матраса только для того, чтобы навсегда покончить с порочным кругом. Он был уверен, что уже сделал шаг к этому и все, что сейчас ни случится, будет способствовать его бегству из плена. Сознание его раздвоилось; он стремился вырваться и не противоречить, а в жизни происходило что-то сумбурное, но Виктору казалось, что это и есть настоящее бегство.

Ной ввел Виктора в большую комнату, освещенную только свечами. Мертвенность излучали лица собравшихся, одетых в костюмы из черной кожи. Все лица были незнакомые, зловещие отсветы свечей играли на них. Нет, это были не лица, это были застывшие мерзкие личины. «Вот сейчас прорвусь сквозь них — и там будет свет», — подумал Виктор.

Кто-то говорил:

— Я ненавижу природу, я хочу расколоть эту планету, нарушить ход ее орбиты, остановить звездные системы, низвергнуть земной шар в космос. Мне хочется все хулить в моих делах. Когда-нибудь нам удастся захватить Солнце, оторвать его у космоса и использовать для того, чтобы зажечь весь мир. Это было бы настоящее преступление…

Голос смолк, и ему сдержанно похлопали.

— Кто это? — спросили.

— Маркиз де Сад, — ответил тот же голос.

— Теперь Генрих Гейне, — вступил другой голос. — Я желал бы иметь перед домом пару красивых деревьев. Мое счастье будет совершенным, если я увижу на этих деревьях вздернутыми шесть-семь моих врагов. С сочувствующим сердцем я готов тогда после смерти простить и все злое, что они сделали мне при жизни. Да, мы должны прощать врагам нашим, но не прежде, чем они окажутся на виселице.

— У-у! Где наш повелитель?

— Господа, может, Прудон вас устроит?

— Гони! — завякали господа.

— Приди к нам, сатана, оклеветанный низкими царями, Бог — это безумие и трусость, лицемерие и фальшь, тирания и нищета, это зло, слуга царя и священников: будь проклят везде, где человек склонится перед алтарем. Ты — Бог, не больше, чем палач моего разума, жезл над моей совестью. Бог — зло, потому что человек, его творение, насквозь порочен.

— Наше, наше! — загоготали люди в черных кожаных костюмах.

Через мгновение часы пробили двенадцать.

— Полночь! — провозгласил зловещий голос.

Ной сжал руку Виктора; тот обернулся на него и увидел такую же личину, что и у других. «Господи, что я тут делаю?!» — воззвал Виктор; ему стало страшно. Так страшно, что такого и представить невозможно, как будто он спустился в саму преисподнюю. Каждая живая клетка дрожала от парализующего страха.

— Наша месса, — сладострастно объявил Ной Виктору. — Сегодня причастишься…

— Господи, Господи, страшно, погибаю, — пошевелил губами Виктор, и вдруг все происходящее отошло от него, как будто невидимая преграда разделила присутствующих на два полюса: на одном он — в показавшемся вдруг свете, а на другом они — в кромешной тьме.

Во время всего сатанинского действа Виктор, как за соломинку, хватался за имя Божие.

— Господи, помилуй! Господи, не оставь меня! Господи, спаси!

Действо же пародировало Божественную Литургию в православном храме. Там — священник, здесь — жрец в ризе наизнанку. Жрец читает молитвы из молитвенника — наоборот. Алтарем служит тело обнаженной девушки, на животе которой лежит Библия. Распятие висит вниз головой и в определенный момент бросается на пол и с ожесточением попирается ногами. Потом на глазах у всех Библия сжигается, а присутствующие клянутся совершить семь смертных грехов и никогда не делать добрых дел.

Ной заставлял клясться и Виктора. Тот шевелил губами, но не уставал повторять: «Господи, помилуй!»

Жрец вдруг подошел к Виктору с намерением надеть на него перевернутый крест, но он только чуть отклонился в сторону, и крест упал на пол. В темноте было невозможно его найти. Ной снял с себя подобный крест и тоже попытался накинуть веревку на шею Виктору. Он наклонил голову в другую сторону, и снова — неудача. Ему даже стало смешно, как будто в игрушки играли.

Тем временем действо докатилось до самого страшного кощунства. Жрец вынес в корзине просфоры, украденные в церкви, и объявил:

— Это есть тело мое, за вас отдаваемое, делайте это в воспоминание обо мне.

Все присутствующие по очереди стали подходить к «причастию».