Убийца пришёл первым

— Ну конечно, — фыркнула моя жена. — Разве ты сам не помнишь — я это тут же просекла и даже намекнула ей, но она, естественно, смолчала — Жозе-то был рядом! И я не стала нарываться — мало ли какие дела у неё были с Оливье… впрочем, нетрудно догадаться, какие. Кстати, а почему это вас так волнует?

Господи, как это похоже на мою жену — вывалить всё с порога, а потом только поинтересоваться, в чём же, собственно, дело! Да она сама даже не поняла, что в действительности сказала сейчас… А вот остальные, кажется, поняли. И я в том числе.

Едва узнав о том, что Бенедикт в Париже, Оливье сразу же направляется к ней с цветами и шампанским, хотя свободного времени у него всего ничего и наверняка своих дел по горло… Он знает адрес её парижской квартиры, хотя во Франции бывает в лучшем случае два-три раза в год и практически ни с кем из нас не видится… А не далее как вчера Жозе упрекал свою невесту в том, что она так и крутится вокруг музыканта…

Вот теперь, пожалуй, всё вставало на свои места. У Бенедикт завязался роман с Оливье — или, скажем так, они были больше, чем просто друзья. У Бенедикт была тайна, которую она стремилась скрыть во что бы то ни стало — и которой она, вполне возможно, в минуту слабости поделилась с любовником. Наконец, всю предыдущую ночь Бенедикт провела в своей комнате одна — даже ссора с Жозе оказалась весьма кстати. Что ж, вполне логичная цепочка, ничуть не хуже той, что выстроил инспектор Ленорман в отношении Кристиана…

Я посмотрел на остальных — кажется, не было нужды им ничего объяснять. Одна только Лали недоумевающе хлопала длинными ресницами, вертя во все стороны головой; Николя понуро стоял, прислонившись к столу, и ожесточённо тёр ладонью лоб; а у Элен в глазах была такая боль, словно у неё только что умер близкий человек.

— Да в чём дело, ребята? — почти выкрикнула Лали, не в силах понять, что же происходит у неё на глазах. — Почему вы все замолчали?

Ей никто не ответил, лишь Элен произнесла упавшим голосом:

— Я, наверное, должна поговорить с Бене…

— Нет, — неожиданно для самого себя возразил я. — Предоставьте это мне… пожалуйста. Всё случилось в моём доме, это я собрал всех вас и я, как мне кажется, имею право знать правду из первых уст.

— Но все наши выводы могут быть ошибочными, — Николя произнёс эту фразу с усилием, и я видел, что он сам не верит в то, что говорит. — Ты ведь не думаешь, что…

— Я уже ничего не думаю, Нико, — тихо ответил я. — Мне просто нужно с ней поговорить.

Пока я поднимался по лестнице, в голове у меня мельтешила лишь одна дурацкая мысль — хорошо, что Жозе и Бенедикт опять исхитрились поругаться, а потому спят в разных комнатах — меньше будет проблем. В любом случае, остаётся маленький шанс, что Бене тут ни при чём, и всё, что мы сейчас узнали — всего лишь невероятное нагромождение совпадений… Правда, будет ли нам всем от этого легче?

В комнате Бенедикт было темно, и у меня даже возникло искушение плюнуть на всё и отложить разговор на завтра; только бесполезно это, вот в чём дело. Всё равно я не смогу думать ни о чём другом, пока не узнаю правду, а на кухне меня дожидаются Николя, Элен и Лали, и на душе у них наверняка не менее мерзко.

Глубоко вздохнув, я постучал в дверь, затем ещё, но в ответ не донеслось ни звука. Лишь на третий раз Бенедикт неохотно отозвалась:

— Господи, ну кто там в такое время?

— Это Себастьен. Открой, пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить.

— Входи, незаперто.

Я толкнул дверь и осторожно переступил порог. К моему удивлению, Бенедикт не спала — просто сидела с ногами на неразобранной постели, и даже в темноте я отчётливо различал её белое платье.

— Можешь включить свет, — сказала она. — Всё равно не сплю, как видишь. Бессонница…

Когда вспыхнула люстра, Бене на мгновение зажмурилась от яркого света, помотала головой, а потом очень спокойно, даже с неким любопытством, поинтересовалась:

— Что у тебя стряслось, Себастьен? Ты хоть знаешь, который час?

Господи, она вела себя настолько естественно, что на мгновение мне показалось, будто всё, что мы напридумывали десять минут назад — бред сумасшедшего! Ну не может убийца быть настолько невозмутимым… хотя много ли я их видел, убийц?

Ухватив стоящий у окна стул, я водрузил его посреди комнаты и уселся на него верхом. Тяжелее всего начать этот разговор, и я совершенно не представлял себе, как это сделать, лишь смотрел на хрупкую, какую-то эфемерную Бенедикт и думал — неужели это ты? И если ты, то зачем? Зачем, чёрт возьми?!

Пауза затягивалась, и я, наконец, просто спросил первое, что пришло мне в голову:

— Оливье знал, что ты не можешь иметь детей?

Вопрос прозвучал совсем тихо, но Бене вздрогнула, как от удара, и внезапно закрыла лицо руками. Этот жест был красноречивее любых признаний; теперь-то я знал точно, что убийца сидит передо мной, вот только на душе пустота… Я ждал, пока Бенедикт скажет хоть что-нибудь, но она продолжала молча сидеть всё в той же позе, и со стороны мы сейчас, наверное, походили на два изваяния. Электрический свет вдруг показался мне нестерпимо ярким.