Убийца Шута

Я кратко обдумал его вопрос. Позади меня свет мерцающих свечей озорно плясал на стеллажах, заполненных свитками. Многие из свернутых в рулоны свитков были старыми, некоторые почти древними, их края были потрепаны, а пергамент пожелтел. Их копии, изготовленные мной на тонкой бумаге, зачастую были скреплены с моими переводами. Сохранение записанного на ветхих свитках было для меня приятной работой и, по мнению Чэйда, все еще являлось моей обязанностью.

Но Чейд говорил о других записях. Он имел в виду мои многочисленные попытки описать события моей собственной жизни. Я видел многие перемены, произошедшие в Шести Герцогствах, с тех пор как прибыл в Баккипский замок в качестве бастарда. Видел, как из изолированного и, как некоторые говорили, захолустного королевства, мы превратились в мощную торговую державу. Я стал свидетелем предательства, порожденного злом, и верности, оплаченной кровью. Видел убийство короля и, будучи убийцей сам, стремился отомстить. Я пожертвовал жизнью и смертью ряди своей семьи, и даже не один раз. Я видел, как умирали мои друзья.

Всю жизнь я переодически пытался записывать то, что я видел и делал. И достаточно часто мне приходилось поспешно уничтожать свои труды под страхом того, что они могли попасть не в те руки. Я содрогнулся, вспомнив об этом. Я сожалел только о времени, потраченном на записки, которые потом пришлось сжечь. Я всегда думаю о том, сколько времени потратил на записи, чтобы потом превратить их в пепел за считанные минуты.

Но ты всегда начинал с начала. Писать.

Я чуть не рассмеялся вслух. Да, начинал. И каждый раз обнаруживал, что история изменилась, потому что начинал смотреть на нее с иной точки зрения. Какое-то время я воображал себя вполне героем, в другое - мне казалось, что я рожден под несчастливой звездой и жизнь ко мне несправдлива. Я ненадолго задумался. На глазах всего двора я преследовал убийц своего короля по всему Баккипу. Смело. Безрассудно. Глупо. Необходимо. Что я только не думал об этом событии за прожитые годы.

Ты был молод, предположил Чейд. И полон праведного гнева.

Мне было больно, мое сердце было разбито, ответил я. Устал быть помехой. Устал от необходимости следовать правилам, установленным только для меня.

И это тоже, согласился он.

Внезапно мне расхотелось думать о том времени, о том, кем я был и что делал, а особенно о том, почему. Это была другая жизнь, которая больше не имела ко мне никакого отношения. Старая рана больше не может причинить мне боль. Или может? Я ответил вопросом на вопрос. Почему ты спрашиваешь? Думаешь написать мемуары?

Возможно. Будет чем заняться, пока я поправляюсь. Думаю, теперь я понимаю, почему ты призывал нас благоразумно пользоваться лечением Скиллом. Черт побери, однако понадобится немало времени, чтобы я почувствовал себя прежним. Моя одежда так висит на мне, что мне практически стыдно показываться. Я ковыляю так, как будто весь на шарнирах. Он перевел разговор с себя так внезапно, что я почувствовал, будто он повернулся ко мне спиной. Он не любил признаваться в слабости. Когда ты вел записи, по какой причине ты их начинал? Ты постоянно их вел.

Это был простой вопрос. Это был Федврен. И леди Пейшенс. Писарь, который обучал меня, и женщина, которая хотела быть моей матерью. Они оба часто говорили, что кому-нибудь следует написать правдивую историю Шести Герцогрств. Но каждый раз, когда я пытался писать о королевстве, дело заканчивалось тем, что я писал о себе.

Кто будет это читать? Твоя дочь?

Еще одна старая рана. Я ответил честно. Поначалу я не задумывался, кто станет это читать. Я писал для себя, как будто, записывая, рассчитывал найти смысл в произошедшем. Все старые сказки, которые я слышал, имеют смысл; добро торжествует или герой трагически погибает, но достигает своей цели. Так что я описывал свою жизнь, как сказку, надеясь на счастливый конец. Или его подобие.