Убийца сновидений

Не зная, где может оказаться уже через пару часов, он оделся чуть теплее, чем был одет днем, обулся в высокие походные ботинки на толстой подошве и уселся на диван. Пока он ждал, у него была возможность поразмыслить, во что он вляпался. Книга Якова Чинского была чем-то вроде радиобраслета, который он нацепил добровольно. Владеть этим сомнительным свидетельством уникального опыта почти наверняка означало подписать себе смертный приговор – при условии, что охота за «Путеводителем» продолжается. Из этого, собственно, Макс исходил, подставляясь под удар, а в микроскопическом «почти» заключалась его надежда. Но если Герцог добился всего, к чему стремился, и Календарь Снов уже завершен

, значит, книга останется тем, чем казалась внешне, – всего лишь прошитым блоком старой грязной бумаги.

В последнем случае Голиков ничего не потерял бы – кроме разве что возможности выманить из закоулков Календаря свои непрожитые (или прожитые и забытые?) жизни, без которых он непрерывно ощущал пустоту и ущербность своего нынешнего существования. Он был словно животное, запертое в клетке зоопарка и брошенное посреди покинутого всеми города. И хотя автоматические кормушка и поилка еще работали, ему чудовищно не хватало всего остального

, а кроме того, некуда было девать экскременты…

Да и в конце концов (если посмотреть в глаза такой скользкой штуке как правда): и когда ноги привели его в тот переулок, и когда он остановился возле бродяги, и когда взял в руки проклятую книгу – это не было его желанием, это была ослепленная судьба, предопределение, манипулирование; назови как хочешь, все равно самооправдания не получишь, да его и не существует; некоторые вещи оправдать невозможно, а другие вообще не нуждаются в оправдании – они просто происходят с неизбежностью смены дня и ночи, и потом уже поздно докапываться до причин. Зато он узнал, что ему теперь делать: искать дорогу к Убийце Сновидений.

Промежуточная фаза

Довольно длительное время, около года, его преследовали сны о лабиринтах. Гончие псы ночи поджидали на ближайших перекрестках от места забытья, и это повторялось с навязчивостью неизлеченной и непреодолимой мании. Сильнодействующее снотворное лишь обрекало его на более долгие и вконец изматывающие блуждания, иногда на панику и отчаяние заживо погребенного в тупиках. Просыпаясь, он тешил себя надеждой, что хотя бы не поддался искушению, соблазнявшему переутомленный рассудок, – Календарь Снов был не только лабиринтом, многомерным и бесконечно сложным, но прежде всего голограммой с проявленными и непроявленными сегментами, а его сознание – неотъемлемой, изначальной частью этой голограммы, причем частью с изменяемым уровнем экспликативности, который он не умел контролировать, а единственным известным ему средством воздействия был препарат Клейна. Без этой способности все сводилось к выбору: либо ты находишь выход и на какое-то время оказываешься вне пределов проявленного сегмента, либо двигаешься наугад от перекрестка к перекрестку и рано или поздно встречаешь своего Минотавра – безумие, окончательный приговор к бессилию вместо ответа на последний вопрос.

Те лабиринты, в которые он попадал в сновидениях, были чем угодно – загадками, ловушками, иллюзиями, воплощенным в камне издевательством, залами ожидания того, что все равно никогда не наступит. Но он не мог избежать их, когда поддавался многосуточной усталости, валился с ног, закрывал глаза и позволял вырасти стенам, о которые предстояло биться головой.