Убийца в фамильном гнезде

«Я, Эльвира Томская, убила своего сына и его жену. Я раскаиваюсь и прошу меня простить».

Илья, бесцеремонно прочитав записку через мое плечо, взял ее из моих рук.

– Отнесу это следователям, – сказал он.

Никита схватил его за руку:

– Нет, Илья! – Он почти кричал, не думая, что может привлечь к себе слишком много внимания. А ведь следователи еще были в доме. – Я умоляю тебя, не надо. Я не могу позволить, чтобы знали… Пусть это останется между нами. Прошу, Илья. Она сделала это, но ведь она и себя наказала.

– Но за что? Почему Эльвира убила сына? – недоумевала я.

Как Никита мог поверить, что его мать способна на такое?

– Я думаю, что Костя отказался давать ей фальшивые заключения или потребовал слишком много денег…

Звучало неубедительно, и я не смогла промолчать:

– Неужели же Эльвира так разозлилась, что заранее где-то разыскала пистолет, целенаправленно встретилась с сыном и застрелила его и невестку? Или у Эльвиры в день убийства пистолет в сумочке оказался случайно?

– Мне тоже кажется, что Эльвира не могла застрелить своего сына. А предсмертную записку наверняка подложил убийца, – сказал Илья. – Поэтому ее надо отдать в милицию. Кто написал это, тот и застрелил Эльвиру и Костю.

Вывод Ильи показался мне просто гениальным.

– Это ее почерк, – произнес Никита медленно, тихо и уверенно. – Это она написала. Хотите – спросите у папы. Господи, почему в ту ночь я не остался в поместье?

Илья повернулся ко мне:

– А ты что скажешь? Ведь Эльвира стреляла в твою сестру.

Я сказала, что в эту записку не верю.

16

Вечером я пришла на конюшню. Илья был там, как я и рассчитывала.

– Я хочу покататься верхом.

Мое заявление было встречено с пониманием. Через двадцать минут я на Анапе, Илья на Вишне и Альхан на своих четырех выдвинулись в степь за пределы поместья.

Теплая весна – это подарок в наших краях. По необъяснимой причине май у нас всегда дождливый и ветреный. А в этом году последний весенний месяц оказался на удивление нежным. В небе бродили невесомые облачка, а в степи гулял только блудливый ветерок. И меня снова охватило состояние эйфории.

Немного возвращала на землю боль в ногах, но, как только мышцы согрелись, я забыла о ней. Забыла и потому, что рядом был Илья, загадочный, как необитаемый остров. Я чувствовала перемену, которая произошла в его поведении, в его отношении ко мне, но опять – что за пропасть! – не могла ее осмыслить.

Он реже улыбался, но чаще смотрел на меня. Он больше молчал, но чаще задавал вопросы. Он был рядом, но держал дистанцию. Наверное, следовало изначально признать как данное, что он в два раза старше меня и я еще не живу в его мире, хоть и окопалась, как вражеский парашютист, в тылу этого поместья.

…На этот раз мы поехали в сторону Гродина, который отделяла от территории поместья одна небольшая каменистая возвышенность. Здесь не было проложено ни одной дороги, именно поэтому путь до города занимал около часа, если ехать в обход на машине.

А вот двигаясь напрямик, да еще верхом, уже через пятнадцать минут мы увидели в сотне метров от морд наших лошадей окраину города. Наблюдали мы эту самую окраину с высоты обрыва, остановившись между огромными, вросшими в землю до половины, покрытыми мхом и лишайниками валунами. Вниз, к городу, вела тоненькая тропочка, но по ней было решено не спускаться.

Тускло-желтое солнце садилось в серые с розовым отливом облака. Илья спрыгнул с Вишни и предложил развести костер. Альхан к кострам был равнодушен, но с удовольствием развалился на мягкой свежей травке, растущей между валунами.

Я бросила поводья Анапы на ветку низенькой, скрюченной ветрами акации. Надо было набрать сушняка, а на обрыве его не было. Зато чуть поодаль от меня рос пышный куст боярышника, а рядом виднелось сломанное ветром деревце. Мы наломали сухих веток, сложили их нужным образом, натолкали в центр костра высохшей коры. Илья чиркнул зажигалкой, подпалил костер, одновременно прикуривая.

Возле костра мы продолжали молчать. Я смотрела на Илью, усевшегося по-турецки и курившего сигарету. Зачем мы тут? Это место так похоже на рай, что я чувствую себя Евой.

– Илья. – Я должна была сказать что-нибудь, чтобы не оглохнуть от тишины этого вечера. – Я люблю тебя.

Он повернулся ко мне, не скрывая изумления.

– Что это значит? – Его вопрос доказывал только одно: рискнув, я не попробую шампанского.

– Я сказала все, что хотела.

– Больше такого не говори.

Такой жестокости я не ожидала. Мне надо было сесть на Анапу и галопом рвануть куда-нибудь, прочь, в надвигающуюся ночную темноту. Но я оторопела от острой, почти физической боли, которая, как пуля, разорвала мое сердце и сбила дыхание.