Убийца (Выродок)

Одним словом, глупо было заигрывать с гильотиной ради какой-то бабы. Ведь ничто не доказывало, что все пройдет так гладко, как говорила Эмма. Многие парни покруче меня погорели на таких делах, сыграв однажды в рулетку со смертью.

Я знал, что если меня сцапают, то без малейших сомнений установят факт предумышленного убийства и мигом отхватят башку. Для моего возраста перспектива представлялась не слишком воодушевляющей…

Да, на минуту мне захотелось все похерить и смыться куда-нибудь подальше, пустив в ход мое липовое удостоверение и две бумажки по десять тысяч, выданные мне на расходы. А поднатужившись, я даже мог оказаться на следующий вечер в Генуе.

Да вот только не влекла меня такая нехитрая авантюра. И еще: слишком уж я желал Эмму. Даже не желал, а нуждался в ней! Эта потребность будто сдирала с меня шкуру громадным безжалостным рубанком… Мне нужно, нужно было снова соединиться с ней, сжать ее в объятиях, до отвала надышаться ее нежным запахом — запахом влюбленной самки… Я весь дрожал, вспоминая ее жаркие губы, точеные ноги, длинные умелые пальцы…

Я дрожал, вспоминая странный взгляд ее серо-голубых глаз, которые заставляли меня моргать, как от света яркой лампы. Я дрожал, припоминая ее теплый, низкий, выразительный голос. Ради такой женщины стоило поставить на карту все без остатка. Если нет, то зачем тогда вообще жить?

Во-первых, она могла подарить нам обоим свободу, а во-вторых, на такое дело стоило замахнуться ради нее самой. Жизнь превращается в дерьмо, когда не можешь определить, в чем ее смысл. Для меня этим смыслом сделалась Эмма: лучшего себе применения я придумать не мог.

Ворочая в голове эти довольно беспорядочные мысли, я незаметно дотопал до станции метро — и будто захмелел, оказавшись среди неоновых огней и городской суматохи.

Я зашел в самое большое кафе на левой стороне проспекта (если стоять лицом к площади Этуаль): не смог удержаться, да и времени еще хватало. И заказал пива. Кстати, с пивом у меня сложилась дурацкая ситуация: в тюрьме я по нему смертельно соскучился, но, поселившись у Бауманна, ни разу не попросил Робби купить мне пивка, потому что бутылочное всегда казалось мне каким-то ненастоящим.

— Кружку разливного! — крикнул я и стал с умилением смотреть, как бармен с закатанными рукавами берет чистую стеклянную кружку и держит ее под никелированным краном, потом сгоняет деревянной лопаточкой лишнюю пену… Эх, красота! Все вокруг было потрясающе красивым и немного нереальным — будто я впервые вышел на улицу после долгой болезни.

Дальше я повел себя совсем уж как пацан. Знаете, что сделал? Опустил монетку в разноцветный музыкальный ящик — просто так, даже не выбирая мелодии.

Из стопки пластинок вылезла одна и легла на «вертушку». На все кафе загремела проворная, резкая, медная музыка. Какая-то испанская вещь в стиле «коррида». Она сразу швырнула меня в Южную Америку. Знаете, как легко, послушно подчиняются человеку его мысли… Один незаметный прыжок — и готово: я уже скачу среди кактусов по выжженной солнцем прерии… Вслед за Эммой, разумеется. Я вижу, как она подпрыгивает передо мной в седле… Мы с ней находим прохладную рощу — как в кино. Привязываем лошадей — и сжимаем друг друга в объятиях среди сухой порыжевшей травы. Я отчетливо слышал, как она шуршит под нашими разгоряченными телами…

Я так размечтался, что даже перестал слушать музыку и ушел, не дожидаясь конца пластинки.

Терпкий, бедный запах метро… Вот и Сен-Лазар.

Я надвинул шляпу на глаза и попросил билет до Руана и обратно. Толстяк, который торговал километрами, на меня даже не посмотрел, Для него я был лишь рукой, протягивающей деньги в обмен на маленький картонный прямоугольник.

До отправления оставалось еще двадцать минут. Я купил газеты — целую кипу газет. Детективы мне дотого осточертели, что еще немного — и полезли бы обратно из глаз…

Я выбрал каморку в самой башке поезда, в первом вагоне: там обычно поменьше народу. Потом поправил очки и открыл дверь. В купе никого не было.

* * *

Из Парижа выехали потихоньку, потом поезд пошел скакать по полям. Странно: в столице стояла черная ночь, а в деревне еще трепыхались обрывки дня. Вдоль горизонта тянулись волнистые багряные полоски.

Глядя на этот грустный и недобрый закат, я задремал. Но не то чтобы заснул, а скорее погрузился в зыбкое оцепенение, которое позволяло думать, но не давало навести порядок в цепочке образов, проходивших через мозг. И ко мне все время настойчиво возвращалась одна и та же мысль: смерть Бауманна. Впервые в жизни мне предстояло уничтожить человека. Но, признаться, я испытывал скорее любопытство, чем страх.

В Руане шел дождь. Я прекрасно знал город, поскольку прожил там до ареста целый год. Я знал, что вокзал довольно далеко от того места, где мне предстояло ждать свою жертву. В автобус или в такси не сядешь: опасно. Ведь я в городе… убийства, в городе, где будет проводиться расследование. И полицейские обязательно поинтересуются, кто что делал на вокзале и в его окрестностях.