Убийцы цветочной луны. Нефть. Деньги. Кровь

18 января 1923 года, пять месяцев спустя после убийства Макбрайда, многие крупные нефтепромышленники собрались на очередной аукцион. В зимнее время он проходил в театре «Константин», в Похаске[160]. Театр с греческими колоннами, фресками и ожерельем огней рампы считался «прекраснейшим общественным зданием в Оклахоме»[161]. Аукционист по традиции начал с менее ценных аренд.

— Сколько даете?[162] — выкрикнул он. — Помните, ни один участок не продается дешевле пятисот долларов.

Голос из толпы:

— Пятьсот.

— Пять сотен есть, — гремел аукционист. — Кто даст шесть? После пяти идет шесть. Пять сотен, шесть сотен, пять сотен, шесть сотен — спасибо — шесть сотен, теперь нужно семь сотен, шесть сотен, семь сотен… — Он сделал паузу и выкрикнул: — Продано тому джентльмену за шестьсот долларов.

В течение дня выставляемые в аренду участки постоянно росли в цене: десять тысяч… пятьдесят… сто…

— Уолл-стрит просыпается, — съязвил аукционист.

Участок № 13 ушел Синклеру более чем за 600 000 долларов.

Аукционист сделал глубокий вдох.

— Номер четырнадцать, — проговорил он. Этот участок располагался посреди богатого месторождения Бербанк.

Толпа притихла. Затем бесцветный голос из середины зала произнес:

— Полмиллиона.

Это был представитель «Джипси Ойл Компани», дочки «Галф Ойл», сидевший с картой на коленях и не поднимавший от нее глаз.

— Кто даст шестьсот тысяч?

Аукционист славился умением разглядеть малейший кивок или жест участника торгов. Фрэнк Филлипс и один из его братьев пользовались едва заметными сигналами — поднятием бровей или вспышкой огонька сигары. Фрэнк шутил, что однажды брат обошелся им в лишние сто тысяч, прибив муху.

Зная свою аудиторию, аукционист указал на седовласого мужчину, сжимавшего в зубах незажженную сигару. Тот представлял консорциум, включавший Фрэнка Филлипса и Скелли — давних соперников, а ныне объединивших усилия союзников. Седовласый едва заметно кивнул.

— Семьсот тысяч, — выкрикнул аукционист, тут же указав на первого предложившего. Еще один кивок.

— Восемьсот тысяч.

Вновь поворот к первому участнику торгов, мужчине с картой.

— Девятьсот тысяч, — произнес тот.

Снова кивок седовласого мужчины с незажженной сигарой.

— Один миллион долларов, — проревел аукционист.

Однако ставки продолжали расти.

— Миллион сто тысяч, кто даст миллион двести?

На сей раз в зале наконец повисло молчание. Аукционист уставился на седовласого, продолжавшего жевать незажженную сигару. Журналист в зале заметил:

— Кому-то хочется на свежий воздух.

Аукционист проговорил:

— Это Бербанк, ребята. Не глядите в пол.

Никто не проронил ни слова.

— Продано! — прокричал аукционист. — За один миллион сто тысяч долларов.

Каждый следующий аукцион, казалось, превосходил предыдущий как величиной отдельного предложения, так и общей вырученной суммой. Аренда одного участка ушла почти за два миллиона, а максимальный сбор достиг без малого 14 миллионов долларов. Журналист ежемесячника «Харперс мансли мэгэзин» писал: «Когда это закончится? С каждой новой пробуренной скважиной индейцы богатеют все больше и больше»[163]. И добавлял: «Осейджи становятся настолько богатыми, что с этим нужно что-то делать»[164].

Всевозрастающее число белых американцев тревожило богатство осейджей — возмущение умело подогревала пресса. Журналисты рассказывали часто приукрашенные дикими подробностями истории про осейджей, выбрасывавших рояли на лужайки у дома или покупавших новый автомобиль, когда у старого прокалывалась шина. Журнал «Трэвел» писал: «Сегодня индеец-осейдж — король расточительности. По сравнению с ним мотовство блудного сына с его любовью к внешней мишуре — просто образец бережливости». В том же духе было выдержано и письмо в редакцию еженедельника «Индепендент», где осейджи приводились как пример никчемных людей, разбогатевших «просто потому, что правительство, к несчастью, поселило их на земле, богатой нефтью, которую мы, белые, для них добыли»[165]. Джон Джозеф Мэтьюз с горечью вспоминал журналистскую братию, «потешавшуюся с обычным самодовольным благоразумием стороннего наблюдателя над причудливым влиянием внезапного богатства на людей неолита»[166].