Убить фюрера

Страшная гроза грохотала над всей Верхней Австрией. Ни капли воды, только ветер и молнии. Они сверкали над гранитными карьерами Маутхаузена, над древними лесами плато Мюльфиртель, над башнями Старого собора иезуитов в Линце и над цистерцианским аббатством в Вильхеринге. А какой роскошный фейерверк был устроен над излучиной Шлёгенер-Шлинге, где Дунай, словно решив повернуть обратно в Германию, разворачивается на 180 градусов и течет вспять! Но сильнее всего в эту ночь грохотала гроза над маленькой деревней Штруден и расположенным над ней полуразрушенным замком. Здесь ветер рвал флаги и ломал ветви деревьев, срывая с них еще совсем зеленую листву и уносил ее в черноту опутанного сверкающими змеями неба. И казалось, что обратно на землю эти сорванные листья уже не возвращались.

— Решайтесь, доктор Ланц, и о вашем журнале узнает весь мир, — улучив паузу между раскатами, почти прокричал Нижегородский.

— Конечно… конечно… я… согласен!

— Пятьдесят тысяч экземпляров.

— Да.

— В ближайший номер.

— Да.

— Через три недели.

— Я завтра же позвоню в типографию.

— Потребуется известная доля секретности. Информация не должна выйти наружу раньше времени.

— Понимаю. Я сам отвезу рукопись в Линц и прослежу за исполнением заказа.

— Отлично! Мы в вас не ошиблись. Сколько дней займет доставка отпечатанных номеров в магазины и киоски Австрии, Венгрии и Германии?

— От трех до пяти. Столько же в Швейцарию и Италию. В Англию, Северную Африку и Скандинавию чуть больше.

— Годится. И последнее: о нас не нужно никому говорить. Вы ведь сможете, если потребуется, напустить туману и не разглашать наши имена?.. Прекрасно! Запритесь в своем замке и никому не давайте интервью, тем более что подпись «A.F.», которая здесь стоит, уже сама по себе достаточно известна.

Утром выспавшиеся соотечественники отправились в обратный путь. Ночная гроза завершилась проливным дождем, так что до самого Кремса пыли не было. Правда, несколько раз приходилось останавливаться, чтобы убрать с дороги упавшие ветки и целые стволы.

— Я только одного не пойму, Савва Августович, зачем нам понадобился этот небесный концерт? — спрашивал Нижегородский товарища, крутя баранку. — В тихую ночь Ланц, по-твоему, не согласился бы?

— А вдруг? Представь себе, что он заупрямился. Что тогда?

— Ну… ты бы выпустил фантома. Ты у нас уже спец по этим делам.

— Вот именно, — подтвердил Савва. — Но безмолвный фантом в тихой спокойной обстановке — это совершенно не то. Начались бы вопросы: «Что это? Вы видите? Ах, боже мой!» Нет, Вадим, клиента прежде всего надо лишить возможности вступать в ненужную полемику. Вот послушай: прежде всего я бы выпустил не просто фантома, а одного за другим всех великих магистров ордена Храма от де Пейена до де Моле! — гордо объявил Каратаев. — Мне даже жаль, что не пришлось, ведь это моя лучшая работа. Ты потом обязательно посмотри. А сейчас представь: гром, треск, отсветы молний, и в этот момент слева, прямо из стены выходят тени рыцарей в белых полуистлевших плащах и шкандыбают мимо стола приора, пропадая в стене справа. Я, с помощью очков, сообразуясь с обстановкой, регулирую их прозрачность от легкого намека до почти плотного изображения. Все они узнаваемы не только по гербам на щитах, но также по некоторым отличительным признакам. Например, четвертый из них тащит в руках свою собственную голову. Это Бернар де Трембле. При осаде Аскалона он попал в плен, и сарацины отрезали ему голову. А последний, двадцать третий великий магистр, идет объятый пламенем. Это сожженный на костре Жак Бернар де Моле.

— Прелестно, — отозвался Нижегородский, — только не пришлось бы уже после первого магистра искать фра Томаса да посылать его за лекарем, а после того, как этот знаток расистского гнозиса очухается, заново объяснять ему, чего ты, собственно говоря, хотел, зачем приходил и почему по его кабинету бродят какие-то старцы в лохмотьях.

По прибытии в Вену компаньоны сразу расстались. Нижегородский укатил в Берлин «консервировать» (так он выразился) дела фирмы. Предстояло проинструктировать шефа их берлинской брокерской конторы Вильгельма о временном замораживании деловой активности. Оставшиеся пакеты акций «Густава» перепродавались в недавно возникшие союзы и организации, такие, например, как «Общество любителей старинной посуды» или «Союз флористов юго-западной Померании». Создать, а вернее, зарегистрировать в те годы в Германии новый союз или общество любителей чего-нибудь не представляло никакого труда. Гораздо труднее было объяснить Вильгельму, зачем нужно приобретать пакет акций товарищества «Дойче эрнте»,[77] торговавшего сельскохозяйственной техникой и дышавшего на ладан.

— Они поднимутся, Вильгельм, их молотилкам нужна элементарная реклама.