Убить Гиппократа

– Да, в большом городе у каждого есть свой город. Или городок.

Валька Лис обернулся и кивнул даме с собачкой. Безусловно, это была Иришка. И хотя я ее видел один раз в жизни, на свадьбе у Вальки, я ее не мог не узнать. Сейчас такие редко встречаются. Валька не мог ее не полюбить. Хотя я допускал, что никто бы в нее не влюбился, кроме Вальки. Скромная, приветливая и милая. В юбочке до колена. Стрижка-завивка делала похожей ее на мальчишку-подростка.

Она смущенно потупила глаза. И поправила очки на переносице.

– Я вас хорошо помню, Гера. Вы нам еще сервиз такой чайный подарили, помните? Гжель. И еще дождь шел, на нашу свадьбу. И гжель была так кстати!

Тот сервиз был самым глупым подарком в моей жизни. Но на этом настоял папа. Он считал, причем категорично, что дарить деньги лучшему другу – верх неприличия. Да и друг может обидеться.

Папа еще жил старыми понятиями. Я сомневаюсь, чтобы друг обиделся. Но я почему-то не хотел обижать отца. Не Лиса, а отца. И подарил сервиз.

– Вы знаете… – Иришка приветливо улыбнулась. – Ваш подарок был самым лучшим и самым запоминающимся. Потому что других и не было. Все подарили деньги. А мы до сих пор пьем чай из гжели, и ни одна тарелочка, ни одна чашечка не разбилась! И особенно любим пить из гжели в дождь…

Иришка радовалась, как ребенок. А мне почему-то на душе стало так тепло, нет, так жарко, что я расстегнул ворот рубахи. Хотя шел дождь. Господи, мне бы такой простоты, понятливости и незамысловатости! Гжель, дождь, свадьба… Хотя ведь и у меня было нечто подобное! И дождь, и даже свадьба! И даже гжель была! Валька не мудрствовал и сделал мне на свадьбу ответный подарок. В виде гжели (ну, конечно, от души, ну, конечно, не назло…).

За эту прямолинейность и простоту я тоже любил Лиса. Да и гжель мне нравилась, потому что нравилась моему отцу. Но, в отличие от семьи Лисецких, семья Кратовых так ни разу из гжельских чашек чай и не попила. Даже в дождь…

Собачка Лисецких радостно бегала возле меня. Еще чуть-чуть – и она бы протянула мне лапу. И я бы не удивился. Вот еще! Ведь даже собака была такой незамысловатой и приветливой! И похожей на Вальку и Иришку! Рыженькая, плотненькая, кудрявая. Ей так не хватало очков! Впрочем, они у нее были. Беленькие аккуратненькие круги обрамляли добродушные глаза. И я с ужасом вспомнил своего неадекватного пса. Ну почему, почему именно у меня все не так?! Даже гжель, даже собака и даже дождь!..

Я не помню, кого первым возненавидела моя жена Ада – меня или гжель. Возможно, все одновременно. Во всяком случае, во время нашей первой большой ссоры в меня полетела тарелка из гжели. Потом с завидной регулярностью в меня летели чашки, блюдца, ложки, салатницы. Один раз в меня полетела даже пельменница. Последним, по-моему, был кофейник… Так разбился наш свадебный сервиз. Так разбилась моя семейная жизнь. Но голова моя все же осталась целой. Я умел увертываться от ударов.

А еще Ада ненавидела дождь. Почему-то именно в дождь у нее обострялась истерика. Почему-то именно в дождь она растрепанной кошкой металась по квартире и размахивала кулачками. А потом, закрывшись в спальне, истерично плакала.

Хотя в день нашей свадьбы шел дождь. И она весело смеялась. И повторяла:

– Как я люблю дождь, Герка! Если бы ты знал! И как обожаю гжель! Это что-то из ретро! Ни у кого такого быть сейчас не может! Все так стандартны, Герочка!

Я верил ей.

Когда она лгала мне? Возможно, всегда…

А ведь я ее очень любил. Впрочем, теперь уже не знаю. Возможно, я влюбился не в нее, а в небо…

Мы познакомились в небе, высоко-высоко от земли. Ада была стюардессой. И соответствовала всем стандартам этой профессии.

Вначале я увидел ее длинные худые ноги, потом тонкую талию и наконец, подняв голову, – узенькое хорошенькое личико с немного впалыми щечками. Мой принцип глухонемого на сей раз не сработал.

– Так вам кофе, чай, сок или… – повторила она хрипловатым голосом, в котором проскальзывали нотки раздражения.

– Или?

– Фу, а я уже подумала, что вы глухонемой.

– Теперь уже нет. – Я улыбнулся.

– Вылечились?

– Точнее, меня вылечили.

– Вам повезло. Наверное, на хорошего врача нарвались.

Ада по-прежнему была серьезной и нотки раздражения в голосе стали еще ярче.

– Пока не знаю. – Я улыбнулся во второй раз, еще приветливее.

Сколько раз, гораздо позднее, я проклинал себя, что изменил своим принципам. Принципам нельзя изменять! Я теперь это знаю точно. Если ты их нарушил, то они могут запросто разрушить твою жизнь. Сколько раз, гораздо позднее, я думал, что если бы следовал своему железному правилу не вступать в необязательные беседы, возможно, моя жизнь бы удалась. Во всяком случае, удалась бы гораздо больше.

Но в те мгновения невесомости я уже не думал ни о чем. Я летал и в прямом, и в переносном смысле. И летел в головокружительную неизвестность. И мне наивно казалась, что Ада послана мне самим небом. В прямом и переносном смысле. Впрочем, возможно, я и не ошибался. Насчет неба.

Сколько раз, гораздо позднее, я ей повторял:

– Ада, ты мне послана адом.

Мне нравился каламбур, который я сочинил. И я даже научился варьировать: