Убить королеву

Аристократы одобрительно восклицают и бьют друга друг по плечам. Актеров они считают диковинками, предметами для своей коллекции, курьезами. Чем необычнее, тем лучше. Тюремное заключение их устраивает — и дело не в Бартоне. Тот, кто возьмет его под покровительство, покажет себя отчаянным.

Я получаю пишу для размышлений. Если Бартон сидел в Брайдуэлле, это нетрудно выяснить. И приговор тоже. Два года — довольно долгий срок. Если это правда, то причина действительно похуже драки. И почему его отпустили? Почему не отослали обратно в Шотландию? Или же отослали, но он нашел способ вернуться? Может быть, вместе со священником. В стенах тюрьмы рождается множество заговоров и планов. Почему не этот?

Я прощаюсь со своими собеседниками, вежливо извиняюсь, когда они пытаются меня удержать. Голова кружится — от дыма и желания убраться отсюда и заняться делом. Я иду по дорожке, чуть пошатываясь и глядя под ноги, чтобы не споткнуться.

— Орсино, а вот и ты. — Я поднимаю глаза и вижу Кита.

— Виола-Цезарио, — приветствую его я.

— Весь вечер тебя ищу. Решил, что ты не пришел, но… — Он вдруг замечает свернутый лист у меня в руке. — Ты куришь?!

Он так возмущается, что я смеюсь. Прекращаю, когда голова снова начинает кружиться.

— Нет. — Я схожу с дорожки и сажусь на скамью. — Но если возможный покровитель предлагает тебе табак, что остается делать?

— Отказаться? — предлагает Кит. — Сказать, что табак воняет паленым пером, что курение — омерзительное занятие.

— Не все же такие вежливые, как ты. Вот сколько предложений ты получил за сегодня?

— Пока ни одного. — Кит стоит рядом со мной и улыбается. В руке у него бокал. — Но у меня есть план.

— Да уж наверняка. — Я подпираю голову руками. — Почему все вертится?

— Все ради искусства! — Кит падает рядом со мной, задевая мой рукав. — А теперь скажи: твое распутство помогло тебе найти покровителя? Надеюсь, что да. А то тебя, кажется, сейчас вырвет.

— Вроде помогло. Думаю, что это Кэри.

— Неплохой вариант… — Кит задумывается. — Он на вид добрый и щедрый. Мне кажется, он оценит, если ты подойдешь к нему и прижмешься — очень нежно — губами к губам.

Я вскидываю голову. От резкого движения голова кружится так, что я чуть не падаю.

— Что?!

— Ты же не думаешь, что я забыл? — Кит ухмыляется. Глаза у него горят, как будто он выпил полный стакан сака, а то и два. — Пари. Ты проиграл, а я выиграл.

— Только не сегодня, пожалуйста.

— По-моему, ты забыл правило «в любом месте в любое время». Но ладно, я человек разумный. Если Кэри тебе не нравится — не понимаю, почему, у него такие красивые волосы, — я могу выбрать кого-то еще. Его жену, например. Она здесь самая красивая…

— Нет.

— А граф Стэнли? Он хорош! Он рассказывал о своем путешествии в Египет, где сразился с тигром и убил его.

— Нет.

— А как насчет его жены? Она вроде ничего. Если учесть, что ее он не убил.

— Ки-ит, — придушенно шиплю я, и он смеется. Я тоже.

— Тебе повезло, Орсино, я сегодня добрый. В следующий раз будет хуже.

— Что ж, я предупрежден.

Кит улыбается и отпивает из бокала. Я вдыхаю холодный вечерний воздух, пытаясь прочистить голову. Пахнет травой, лунным светом и надеждой.

— На самом деле, я кое-что хотел спросить, — говорит он.

Я киваю. В обычных обстоятельствах такие слова вывели бы меня из себя. Скорее всего, он хочет задать личный вопрос, а я не терплю личных вопросов. Но сейчас я решаю его выслушать.

— Давай.

— Ты никогда мне не рассказывал, как стал актером. Я тебе все рассказал в «Русалке». Теперь твоя очередь.

— Я хотел стать писателем. Ты, наверное, знаешь. Но выходило дурно. А актерство мне тоже нравится.

— Да ну?! Правда, что ли? — спрашивает он недоверчиво.

Я вспоминаю, что он говорил о словах и о том, что они для него значат.

— И что же ты написал?

— Пьесы, в основном. Первая была про Робин Гуда, называлась «Вор и горшечник». Вторая — «Меч и алая роза», о Хереварде Будителе. А третья и последняя о Бодминском звере. Я назвал ее «Зверь в тенях».

— Я бы почитал. — Губы Кита дергаются в улыбке.

— Нет уж. Еще я написал несколько стихотворений, но чем меньше про них говорят, тем лучше.

— Поэзия! — Кит прижимает руку к сердцу. — Орсино, я и не предполагал, что твоя жизнь была исполнена таких трагедий!

— Не понимаю…

— Я считаю, что счастливые люди писателями не становятся. А особенно поэтами. Тут нужна неожиданная смерть, неразделенная любовь, неутоленная похоть…

— Сколько ты выпил?

— Я серьезен! — Он машет рукой. — Поэты должны страдать, чтобы писать стихи. Надо пережить по меньшей мере одну трагедию, иначе как ты сможешь ее описать? Такое не придумаешь.

— Но можно ведь писать о цветах, деревьях, птицах или океане…

— Пожалуй. А о чем ты писал?

Неожиданная смерть, неразделенная любовь, неутоленная похоть… Все сразу.

— Забудь.

Кит смеется, и этот звук успокаивает, как шорох дождя.

— Я так и знал.

— Не уверен, что это так устроено. Совсем не уверен. По мне, как раз наоборот. Чем больше ты чувствуешь, тем меньше у тебя слов, чтобы это выразить. Слова слишком ничтожны. Писать можно только о том, что уже отгорело и умерло.