Убить королеву

А как же Райты? Что они сделают, когда я не возьмусь за нож в первой сцене пятого акта? Исчезнут ли они, решив, что все сорвалось, и предоставят ли мне спасаться самой? Или будут ждать меня в одном из переулков, отмеченном черепом и костями, с ножами — под дублетами у них, несомненно, ножи, — чтобы заставить Арунделов замолчать раз и навсегда? «Ни верности, ни укрытия». Они говорили мне, что это значит. Но может, на самом деле это значит что-то другое, как и все остальное?

Появляется Шекспир и, размахивая руками, расставляет нас по местам. Очень неуютно. После исчезновения Алара Шекспир решил, что абсолютно все дублеры должны переодеться и подготовиться к выходу на сцену, на случай, если кто-то еще решит «скрыться, безответственно наплевав на последствия». Он пересчитывает нас, и возникает множество ошибок — больше, чем обычно, — потому что ему не так-то легко отличить актера от дублера или, как в моем случае, одного актера от другого.

— Себастьян, — с размаху опускает руку мне на плечо Шекспир, — я передумал. Вставай во втором ряду, сразу за Виолой.

— Я и есть Виола, сэр, — сообщаю я. — Себастьян вон там.

Я указываю на Саймона Севера, который стоит у стены. По крайней мере, я думаю, что это Саймон Север. Очень трудно отличить Саймона от меня или от Уоша, мы все выглядим почти одинаково. От этого становится неприятно.

— Я не Себастьян, — слышится высокий голос. — Я — Уош.

— Юпитер милосердный, — бормочет Шекспир. — И кто из вас Себастьян? Настоящий Себастьян, если угодно.

Саймон, стоящий в самом заднем ряду, поднимает руку.

— Ну так не стой там! Иди сюда, быстро! — Шекспир щелкает пальцами.

Саймон пробирается вперед, стреляя глазами во все стороны. Он так же смущен и ничего не понимает, как и все остальные.

— Ты. Стой тут, рядом с Бёрбеджем и Кемпом. Тули, вы за Кемпом.

Снова начинается суета и щелчки пальцами, и мы все выстраиваемся широкими нестройными рядами. Тоби, который не смог бы вести мелодию, даже если бы у нее были поводья, остается где-то сзади. Дублеры, одетые для выхода на сцену, бродят по коридору, готовые немедленно занять чье-нибудь место. Наконец вступают барабаны, затем трубы, дудки и флейты, и начинается наша песня. Райты бесшумно, как призраки, раздвигают ширму, чтобы мы вышли все одновременно.

— Вперед, — шепчет Шекспир, и мы все медленно и торжественно выходим в зал.

— Эй, Робин, милый Робин, — выводим мы. — Как милая твоя? Эй, Робин, милый Робин…

И тут на два акта и пятьдесят минут раньше, чем предполагалось, гаснут все свечи.

Глава 38

Тоби

Миддл-Темпл-Холл, Лондон

6 января 1602 года

Без пятнадцати девять

Все происходит слишком быстро.

Свечи гаснут, мы погружаемся в темноту. Музыканты замолкают, флейты, барабаны и трубы затихают, певцы, один за другим, тоже. Наступает тишина. Это сделано нарочно? Это часть представления? Это действительно сделано нарочно, но это не часть представления. Не того, которое придумали я или Кит. Она говорила мне, что свечи погаснут в конце пятого акта, через сорок восемь минут.

Потом начинаются разговоры. Актеры не понимают, оставаться ли им на месте, публика — тем более. Я чувствую движение перед собой и за собой, но не вижу, кто это. Я не вижу Кит. Я ничего не вижу.

Сердце стучит, как бубен, только не в такт.

Проходят секунды. Разговоры становятся громче.

— Орсино, — слышу я высокий придушенный голос Шекспира.

Страх драматург скрывает плохо.

— Я не знаю, — говорю я.

Никакого вопроса Шекспир не задал, но больше сказать мне нечего. Я наклоняюсь и медленно, осторожно вынимаю кинжал из сапога. Любое резкое движение повлечет за собой другое движение. Если я ничего не вижу, то должен хотя бы чувствовать, что происходит.

— По местам! — приказывает Шекспир, и шарканье вокруг прекращается. Он пытается восстановить порядок и спасти свое представление. — В чем дело? Рабочие ленятся или потеряли все огнива? Музыканты, вы там заснули?!

— Не надо, — говорю я, но уже слишком поздно.

Снова вступают трубы, унося с собой всякую надежду на то, что я услышу чьи-то шаги и пойму, откуда доносится их звук.

Кто-то — я не вижу, кто — зажигает свечу. Она мерцает, отбрасывая на лица длинные тени. На лицах написаны страх, недоумение или радость — у Бёрбеджа и Тули, которые полагают, что это все весело. Я вглядываюсь в темноту. Меня окружают персонажи, и потому даже в свете свечей непросто отличить актера от дублера, а в темноте и вовсе невозможно. Я не понимаю, что происходит, но точно знаю, что это не часть плана, о котором рассказывала Кит. Что-то изменилось. А перемены всегда возвещают опасность.