Убить волка (СИ)

Цзяннань встретил покрытого пылью и песком Гу Юня мелким дождем. Маршал даже не остановился на отдых и немедленно направился в резиденцию Интянь [2], к провинциальному эмиссару юстиции — инспектору Яо Чжэнь.

Согласно социальному положению Гу Юня, он не должен был иметь никаких отношений с провинциальными чиновниками из Цзяннань. Что касается текущего положения дел, Гу Юнь решил обратиться к этому человеку из-за неких старых дел.

В пятнадцать лет Гу Юнь впервые в жизни повел войско, дабы подавить восстание бандитов. Тогда он спас несколько несчастных заложников, среди которых был и Яо Чжэнь. В тот год его подставили и лишили хорошей должности, и он был вынужден вернуться домой, к семье, но попал в плен. Когда господин Яо поправился и излечился от ран, по велению неба он смог получить должность инспектора, а его отношения с Аньдинхоу остались на уровне дружбы благородных мужей, которых не связывала никакая личная выгода, но эти отношения каким-то образом сохранились и по сей день.

Господин Яо как раз сегодня решил взять выходной. Он спал так долго, что солнце уже успело оказаться на высоте трех шестов [3], но даже тогда он все еще отказывался покидать постель. Услышав доклад слуги, господин Яо, волнительно задрожав, поинтересовался:

— Как, говоришь, он себя назвал?

— Он сказал, - ответил слуга, - что его фамилия - Гу. Гу Цзыси.

— Гу Цзыси, - задумчиво протянул Яо Чжэнь, стряхивая с глаз засохшие заспанки. - Аньдинхоу Гу Цзыси? Тогда я - главный сановник самого Императора! Гони прочь этого мошенника!

Слуга с поклоном дал знать, что уходит. Но тут господин Яо резко остановил его.

— Подожди! - он натянул на себя одеяло и сел на постели. - Подожди, я сам схожу проверю...

Когда приходит счастье, ум оживляется [4]. Господин Яо не знал, почему и как, но вдруг он неожиданно осознал, что Гу Юнь действительно мог самовольно оставить свои обязанности и прибыть в Цзяннань.

В это же время буддийский монах, как раз остановившийся в резиденции Интянь, даже не подозревал, что над его головой нависла большая угроза.

Пусть сердце буддийского монаха было открыто для восприятия истины, а душа его пребывала в созерцании, он был жутким скрягой.

Прежде чем потратить одну монету, ее следует сначала разменять на две. Если бы в Цзяннань был хотя бы один разрушенный храм, который мог бы послужить временным пристанищем, он бы не попросил места на постоялом дворе. С самого раннего утра и до позднего вечера, и так - изо дня в день - он ел только мякину и глотал траву [5]. А если хочешь хорошо и вкусно поесть, то самое время найти друзей или, проще говоря, заняться попрошайничеством.

Сам он не тратил деньги. Более того, он не позволял их тратить Чан Гэну и его друзьям. К счастью, трое юношей смогли пережить трудности, следуя за монахом и проживая день за днем, как бездомные бродяги.

Маршрут Ляо Жаня постоянно был непредсказуемым. Время от времени он вынуждал Чан Гэна бродяжничать по улицам города. Иногда они бесцельно бродили по полям и селам, не отказываясь от пожертвований в виде пайков, независимо от того, были ли они плохими или хорошими. Они могли поселиться в доме щедрого шэньши или у самой обычной, благодетельной семьи. Иными словами, им было все равно, где останавливаться, - они принимали все, что смогли получить.

Однажды они остановились у пожилой бездетной вдовы почтенного возраста. Увидев, что ей нечего есть, они не только не попросили еды, но даже дали ей денег.

"Даже в процветающем и благоденствующем мире есть тот, кто голодает и замерзает насмерть. Даже в неспокойном мире есть место богатству и почестям", - жестами сказал монах Чан Гэну, когда они проходили через рынок маленького провинциального городка. "Ход мировых событий следует разделить на две части. "Мораль" - это устремления и чаяния народа, всеобщее заветное желание. Так, из поколения в поколение, во всех домах горит море огней. "Мир" - это рисовое зернышко на тысячу семей, кирпич на тысячу городов".

— Подстриженному в буддийские монахи мастеру следует находиться за пределами этого мира и не думать о "мире" простых людей, но в разговорах о житейских вещах он может выражать свое четкое и логичное представление, - сказал Чан Гэн.

Чан Гэн был уже чуть выше монаха, и из его голоса полностью исчезли звонкие подростковые нотки. Его тон стал глубже, а речь была ни быстрой, ни медленной. Он говорил очень размеренно и спокойно.

Раньше он любил тишину, и всякий раз, когда он оказывался в толпе, он чувствовал себя очень неуютно. Чан Гэн никогда не чувствовал себя комфортно, когда сталкивался с незнакомцами, а все потому, что мальчик никогда не знал, что им отвечать. И тут он неосознанно начал совершенствовать и закалять себя [6] везде, куда бы он ни пошел, даже если это была обычная, беззаботная прогулка по пустому двору.

Возможно, все это было потому, что он разбил все котлы и потопил лодки [7], а тонкие веточки и конечное коленцо бамбука [8] в его сердце, пусть и неохотно, но, как и предполагалось, естественным путем обратились всего лишь в ничего не значащий пустяк.