Убитый, но живой

Он привычно балагурил, покрикивал беззлобно на прохожих, и от его бойкой скороговорки, утренней свежести на душе просветлело. Благо что октябрь роскошествовал: утром иней, прохладно, а днем тепло, и повсюду яркие краски озимей, отлакированных изморозью, разноцветье увядающих листьев, блекло-желтые пятна соломы среди густо-черных пашен, дым от костров, суматошная разноголосица сбившихся в огромные стаи грачей. Здесь все было понятное и родное, а город его тяготил, принижал… Особенно большой город. Малявин по сей день помнил, как в Москве жандармский чиновник, подавая вид на жительство, сказал: «От греха подальше». После чего хохотнул легко, по-доброму, но с оттенком снисходительности, чего Малявин не ожидал, на миг растерялся, ответно улыбнулся, за что потом себя же и ругал. Сомнение, жившее в нем, всколыхнулось, он подумал: «Неужели этот обрюзгший жандарм понимает что-то такое, чего не могу уразуметь я – вчерашний адъюнкт Петровской академии?»

В первый же год купил весьма дешево сто двадцать десятин земли с пашней и выпасами, чтобы организовать сельскохозяйственную общину. Он себя хотел принести в жертву народу, но оказалось, что жертвенность его не нужна. Мужички из ближайшей Мысовки в аренду землю брать не хотели, отмахивались: «Своих полдюжины десятин. Вот предложил бы, господин хороший, пару сенокосилок или жнейку, то с радостью».

Обиду таил он недолго, достало ума посмеяться над собой и написать прошение в городскую управу о приеме на службу. Однако мечта теплилась, грела его, и, объезжая уезд, огромной подковой огибавший Уфу, Малявин все высматривал землю под будущее поместье. Ему хотелось недалеко от города, и чтоб непременно рядом речушка или большой пруд. Он знал, что здесь, в Предуралье, не всякая земля подходит под устойчивый сад, поэтому каждый раз заставлял копать ямки в сажень, проверяя, нет ли каменника или карстовых отложений. Брал пробы грунта на анализ. «Да хорошо бы лесозащиту от северных ветров», – пояснял, случалось, Малявин. Знакомых обижала такая дотошность и придирчивость: «Мы-то живем, слава богу, без всяких проб грунта».

Мало того, ему еще подавай родничок, как в Кринице…

Деревня Холопово располагалась на пологом склоне, круто обрывавшемся в полуверсте от реки Дёмы, где обширно простирались заливные луга, перемежаемые отдельными купами раскидистых ивняков, охристыми полосами дубов на заречной стороне.

Первый же «бунтовщик», Фрол Семенов, от жалобы наотрез отказался и подписи своей не признал.

– Так, значит, выкупные платежи внесете в казну?

– А как народ. Я-то что… Я не против, да ведь накладно, урожай нынче плохой.

Так объехали несколько домовладений, натыкаясь на отчужденность, неприязнь явную или скрытую.

Один дом выделялся в веренице построек красиво обналиченными окнами, высоким каменным фундаментом, железной крышей и размерами – четыре окна смотрели на улицу.

– Да это же дом Клавдия Корнилова, – пояснил волостной старшина Скворцов, пожилой и всегда чем-то недовольный старик лет шестидесяти, пояснил так, будто все должны это знать.

Хозяин встретил без робости, со спокойным достоинством пригласил в избу, но Малявин отговорился тем, что сначала осмотрит хозяйство.

– Смотрите, мне что, жалко? Я-то навозню расчищаю с младшим.

Все хозяйственные постройки были под стать рослому, большерукому Клавдию. Этим порядком, обилием живности можно бы гордиться, но беспокойство едва заметно проглядывало в хозяине. Согласно описи, составленной волостным старшиной, значилось у Корниловых восемь лошадей, полдюжины коров и два десятка овец, а работников – он сам и трое сыновей, от семнадцати до двадцати восьми лет.

От подписи на жалобе Клавдий отказываться не стал, больше того, пояснил, что так решили на деревенском сходе и уговорили его составить слезницу.

– Чать, обидно. Сколь помню себя – свободу крестьянам, помощь землевладельцам, ссуды беспроцентные… А что на деле? По указу царскому нас от издольной повинности освободили, зато повесили, будь они неладны, выкупные платежи. Отец мой платил, я плачу уж сколь, да еще сынам платить… Вот тебе и свобода!..

Хозяйка обильно заставляла стол едой.

– Домашнего нашего попробуйте, не побрезгуйте. Гости-то, гости!.. Уж чем богаты, – напевала она, расставляя тарелки.

Вошли двое холоповских мужиков – «мы послухать». К столу их Клавдий не пригласил, лишь кивнул одобрительно: усаживайтесь, мол, там.

– Только в горнице чтоб не курили, – пристрожила их сразу хозяйка, сновавшая челноком из левой, рабочей половины дома в чистую. Ей помогала девочка лет восьми.

– Вилку бы его высокоблагородию.

– Так нету, – растерянно раскрылилась у стола хозяйка, – не припасли.

Знал Скворцов, что нет у Корниловых вилок, но не удержался, потрафляя начальству, подъелдыкнул Клавдия, который вел себя, как ему казалось, больно высокомерно.