Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты

Официальный отчет, составленный полицейским, подтверждал, что я не сумасшедшая. Много месяцев я носила его с собой в сумке, словно удостоверение личности.

Первые ночи, которые мы провели в квартире, полученной по программе переходного жилья, я ощущала постоянную тревогу. Каждый звук, проникавший к нам сквозь тонкие стены и полы жилого комплекса, заставлял меня подпрыгивать. Я раз за разом проверяла, надежно ли заперта дверь, когда мы дома, хотя раньше никогда так не делала. Но мы с дочкой были только вдвоем, и только я могла нас защитить.

Когда мы жили в домике в приюте, подъездная дорожка подходила прямо к нашим дверям, поэтому машина была под рукой на случай, если нам придется спасаться бегством. Я никогда не видела и не слышала наших соседей, поскольку все жили в отдельных домиках; приют находился на природе, так что деревья и луга успокаивали душу, а не бередили ее. Тот маленький домик был только нашим, и я не опасалась вторжения. Но в квартире двери и полы казались ужасно тонкими, и отовсюду доносились незнакомые голоса. По лестнице вверх и вниз ходили какие-то люди, кричавшие друг на друга. Я стояла у входной двери, единственной преграды между мной и остальным миром, и думала о том, что кто-нибудь может вломиться к нам в любую минуту.

Квартиры окружали нас со всех сторон серым мрачным прямоугольником, но единственным признаком наличия в них жильцов были голоса, проникавшие сквозь стены, мусор, горой возвышавшийся в контейнере, и машины, припаркованные на стоянке. Возможно, я чувствовала бы себя в большей безопасности, если бы была знакома с соседями и представляла себе, что они за люди. Их ночные звуки, цокот каблуков по полу, внезапно громкий голос, смех ребенка заставляли меня просыпаться по ночам. Я вставала и шла посмотреть, как там Мия. Она спала в соседней комнате в раскладном манеже.

Ночь за ночью я лежала без сна, заново проигрывая в уме судебную тяжбу с Джейми.

Я стояла перед судьей, рядом с Джейми и его адвокатом. Я была бездомной и боролась за опеку над Мией. После месяцев психологического насилия со стороны Джейми у меня развилась депрессия, которую теперь он использовал в качестве аргумента против меня – в таком состоянии я не могу воспитывать нашу дочь. Как будто я всегда была неудачницей! Адвокат Джейми и судья, казалось, считали, что я сама выбрала такую жизнь, как будто я считаю, что растить ребенка, не имея постоянного жилья, – обычное дело. Как будто я не думаю каждую секунду о том, как улучшить наше положение, не использую для этого любую возможность. Как ни странно, против меня использовали тот факт, что я увезла Мию оттуда, где надо мной постоянно издевались и доводили до того, что я валялась на полу, свернувшись в клубок, и рыдала, как ребенок. Они не хотели понимать, что так я пыталась дать дочери лучшую жизнь – все видели только то, что я забрала Мию из дома, который, по их мнению, обеспечивал нам безопасное существование.

Каким-то инстинктивным, почти животным усилием я все-таки сумела выиграть процесс. Я нашла для нас жилье, место, где Мия могла быть со мной. И все-таки по ночам я терзалась чувством вины за все, чего нас лишила. Иногда это чувство было таким сильным, что я не могла полностью посвящать себя Мие. Я продолжала читать ей книги по вечерам и укачивать в том же детском креслице, в котором когда-то укачивала меня моя мама. Я говорила себе, что завтра будет лучше; что завтра я буду лучшей матерью.