Участь свою не выбирали

Противник имел целью, путем охвата и одновременного глубокого обхода флангов фронта, выйти вам в тыл и окружить и занять Москву.

До 6 декабря наши войска вели ожесточенные оборонительные бои, сдерживая наступление ударных фланговых группировок противника и отражая его вспомогательные удары на Истринском, Звенигородском и Наро-Фоминском направлениях.

6 декабря 1941 г. войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери.

После перехода в наступление, с 6 по 10 декабря, частями наших войск занято и освобождено от немцев свыше 400 населенных пунктов.

Германское информационное бюро писало в начале декабря: "Германское командование будет рассматривать Москву как свою основную цель даже в том случае, если Сталин попытается перенести центр тяжести военных операций в другое место. Германские круги заявляют, что германское наступление на столицу большевиков продвинулось так далеко, что уже можно рассмотреть внутреннюю часть города Москвы через хороший бинокль".

Теперь уже несомненно, что этот хвастливый план окружения и взятия Москвы провалился с треском.

Настало время выписки. Врачебная комиссия работала на четвертом этаже. Меня быстро осмотрели. Сердце мое, ослабленное потерей крови и непривычное к ходьбе по лестницам, билось очень часто.

– На что жалуетесь?

– Вот, сердце колотится.

– Сколько вам лет?

– Двадцать.

– В таком возрасте это не опасно! Годен!

Когда на вокзале в Кирове, куда меня направили, выходил из вагона, появилась группа женщин. Одна из них бросилась ко мне и обхватила мою шею руками:

– Коленька… Коленька… Жив! – с плачем говорила она, судорожно обнимая меня. Другие женщины оттащили ее. Я успел разглядеть ее лицо. Запомнились безумные от слез глаза. Не выдержало материнское сердце тяжелой вести о гибели сына.

До марта пробыл в Кирове. В запасном артиллерийском полку меня вооружили старой, видавшей виды винтовкой. У некоторых новичков винтовки были английского производства времен первой мировой войны. На стрельбище тренировались в стрельбе из автоматов, учились бегать на лыжах, занимались строевой подготовкой и каждый день ели гороховый суп и пшенную или овсяную кашу. Эх, лучше бы на фронт!

Красноармейцы здесь были совсем не то, что раньше. Молодых почти не было. Много велось разговоров о семьях, о гражданской жизни, о положении на фронтах. Я внимательно слушал их. Разговоры у каждого были разные. Запомнился один – с высоким и неулыбчивым красноармейцем Ногиным, бухгалтером по профессии.

– Самое большое счастье в жизни, старший сержант, – говорил он,- это иметь детей и жену, которые тебя любят и ты их тоже… Тебе это трудно представить, а я знаю…

Лицо у Негина при этих словах преображалось, обычная его угрюмость исчезала. Глядел он в это время на меня, а видел, наверное, тех, что были на фотокарточке, вынутой из нагрудного кармана…

Наконец-то из нашего запасного полка собрали несколько маршевых рот. Пока шли по городу к вокзалу, справа и слева от колонны все больше и больше собиралось народа, в основном, женщин. Среди нас было много вятичей: очевидно, слух о нашей отправке разнесся по городу. Вечерело, пошел снег. Многие из сопровождавших женщин плакали. А может, это снег таял на их лицах? Наверное, все вместе, – ведь в строю шли их мужья, братья, любимые. Только у меня не было тут никого из близких… Невольно вспомнил отца и мать, Лелю, Леву. Как-то они, мои самые дорогие?