Учеба

А она говорит с Борисом и все не может выговориться. Говорит, что Чаймсы держатся подозрительно благостно и даже экстатически. День за днем проплывают по больничным покоям, точно новобрачные, планирующие, как провести медовый месяц. Впоследствии сестры говорят, что они все время ходили щека к щеке. Они привлекали внимание и потому, что красивые, и потому, что питались исключительно шоколадными батончиками. Больничные бдения оставляли их не изнуренными, а свежими и лучезарными. Юна вспоминает, что Мэри как-то раз, да нет, не раз превозносила агрохимию: мол, слаборазвитым странам от нее куда больше пользы, чем от сухой юриспруденции. Всплывает в памяти и другое: Клемент часто поговаривал, что хорошо бы поехать в страну, где все исповедуют совершенно незнакомую религию, после чего неизменно корил Юну: как она могла упустить шанс поглубже узнать Турцию и Коран. Вдобавок Мэри вечно томит скука, а Клемента гложет зависть. Они чувствуют облегчение. Рады-радехоньки, что их выбили из колеи. Судьба воспрепятствовала им предаться делу без остатка, и они не отчаиваются. Жажда проблистать не дает им покоя. Они созрели для чего-то неизведанного.

К началу второй недели больничных бдений Чаймсов Юна и Борис становятся любовниками по-настоящему, а в середине той же недели Кристина умирает. При виде ящичка, который опускают в ямку, Юне рисуется собака, хоронящая косточку. На молодом раввине мятый галстук-бабочка. Над могилой он славословит всех студентов и интеллектуалов, которые блюдут заповедь «плодитесь и размножайтесь»: явно это его первые похороны, а после похорон Чаймсы распродают книги и покидают Нью-Хейвен, Юна больше никогда их не видит.

9.

Порой Юне кажется, что она читает про них. Скажем, газетная шапка гласит: «Жена вступила в корпус мира, чтобы в семье воцарился мир»; и в статье рассказывается о женщине, отправившейся в Танганьику, в то время как ее муж остался дома, чтобы без помех написать роман о коррупции в банковском деле; Юна жадно пробегает колонку глазами: ей не терпится узнать, не Чаймсы ли это, но нет, не они. Или, скажем, Юне рассказывают о супругах, которых приняло, как своих, одно индейское племя, и они поселились в резервации, учат старейшин Hochdeutch[34] и стереометрии, и тем не менее и это не Клемент и Мэри. Однажды до нее доносится слух о молодом человеке, который ушел от жены, красавицы брюнетки, работающей в Бирме агрономом, и стал буддийским монахом, тут уж она не сомневается, что это Чаймсы, — загоревшись новыми учениями, они восстали и возродились. Но вот об этих примечательных супругах появляется статья в «Тайме» и выясняется, что они — советские граждане, державшие путь из Пинска.

— Забудь ты о них, — говорит Борис, но куда там.

Юна все ожидает, что Чаймсы вот-вот заявят о себе с газетных страниц, уже овеянные славой.

— У меня осталась их картотека. Что, если они захотят восстановить библиотеку? Карточки им понадобятся.

— От них добра не жди.

— Они то же говорили о тебе.

— Не исключено, что обе стороны правы, но дела это не меняет.

— Ха-ха! — Юна смеется. — Они были неправы в одном. Уверяли, что ты на мне не женишься.

Борис вздыхает.

— В конце концов, тут они не ошиблись.

— Ошиблись, еще как ошиблись. Они что имели в виду — что ты никогда не захочешь на мне жениться.

— А я хочу, Юна, — говорит Борис и просит ее в тысячный — по меньшей мере — раз выйти за него замуж. — Почему нет? Ну почему нет? Не понимаю, почему бы тебе не сказать «да». Юна, ну что тебя беспокоит? Ничего же не изменится, все останется точно так, как сейчас.

— Ты стесняешься, — накидывается на него Юна. — Стыдишься. Все знают про нас — вот что для тебя непереносимо.

— Да, плюс ко всему. Послушай. Давай обсудим все еще раз, договорились? Добро б это только меня не устраивало, так ведь и больницы тоже. Как, по-твоему, примут меня в приличную интернатуру? В первоклассную клинику? Кто меня возьмет? С меня хватит. Юна, давай поженимся.

— И не убеждай меня, что все будет, как есть, — говорит Юна. — Все уже изменилось. Ты сам изменился.

— Но и ты изменилась. Стала глупее. И сварливее. У тебя в голове и подобия мысли нет. Пыль да грязь, больше тебя ничего не занимает.

— Куда мне до тебя, ты такой ученый, — ехидничает Юна. — А я бросила учение ради отверток и автоматических замков.

— Говорил же я тебе, чтобы ты не возвращалась на эту дурацкую работу.

— А кто заплатил за дезинсекцию квартиры? За покраску кухни? К тому же ты, как я замечаю, не прочь поесть, — говорит Юна. — Во всяком случае, есть ты любишь больше, чем меня. И так было всегда. Если тебе что во мне и нравится, так это смотреть, как я ем.

— Да уж, это менее тягостно, чем смотреть, как ты стряпаешь. Склочница, — говорит Борис, — давай поженимся.

— Нет.

— Какого черта — почему нет? В конце концов, приведи разумные доводы — почему ты против?

— Тут ничему не научишься — вот почему! — орет Юна.

— Мне нужна не любовница, — говорит Борис, — а жена.