Учеба

— В конце концов, я не мог не высказаться в Систематической догматике начистоту. — Клемент с трудом скрывает гордость. — И сегодня я довел до сведения старика Ходжеса, что, на мой взгляд, ни он, да и никто из них представления не имеют о том, на какие вопросы искали ответ гностики[21]. А он возьми да и передай наш разговор декану, ну, декан вызвал меня и спросил: уж не на пути ли я в Дамаск[22]. «Дело в том, сэр, что современное духовенство, — так я ему ответил, — на мой взгляд, даже не подступилось к проблеме Троицы». И знаете, что ответил мне этот старый хамлет? «А что, если мы дадим вам годик-другой, мистер Чаймс, чтобы вы разобрались в себе? Ну а если к тому времени вы по-прежнему будете не в ладах с гностиками, не исключено, что вам будет привольнее среди агностиков». Смех, да и только. Я не сходя с места подал в отставку.

— Самое время, — говорит Мэри.

— Какое унижение! — причитает Юна. — Какой ужас!

Клемент, однако, темнеет от обиды, и до нее доходит, что она оплошала. Он уязвлен, сомнений нет.

— Ты придаешь чрезмерно большое значение статусу. Общество может почитать духовенство, но я не могу почитать общество — вот какой вывод я сделал из этой истории.

— В этом мире нельзя стоять на месте, — замечает Мэри. — Время от времени надо сбрасывать кожу.

Юна устыжается. Понимает, что жизнь с Чаймсами ничему ее не научила. Какой она была, такой и осталась. Делает все такие же скороспелые, все такие же неверные выводы, все так же нуждается в руководстве: без него ей не постичь, в чем истинные ценности.

— Да нет, Клемент, конечно же, поступил совершенно правильно, — жалко оправдывается она и видит, что зубы Мэри сверкнули: она ее простила. Какая она хорошая! Практически святая! Иногда кажется — сейчас она с тебя снимет голову, ан нет, она дает тебе шанс: подумай еще, ты просто сморозила глупость, а вообще-то думаешь вполне здраво.

— Надо признать, — говорит Клемент, — что я не могу быть частью Системы. Но я избегал смотреть правде в глаза. На самом деле я — анархист.

— Поосторожней, — смеется Мэри. — Не то Юна решит, что ты тайком мастеришь бомбы в ванной.

А смеется она потому, что в квартире нет места, менее потаенного, чем ванная: из ее двери Клемент сладил письменный стол для Мэри.

— Пусть себе думает, что именно это я и собираюсь делать.

— Мастерить бомбу? — взвизгивает Юна, хотя ничего особо смешного в словах Клемента не усмотрела. Она порой строит из себя дурочку, только чтобы им подыграть.

— Вот именно. Бомбу под названием «Рак общества».

— А-а, так это книга, — говорит Юна, она знает: надо изобразить, что у нее отлегло от сердца — Клемент на это рассчитывает.

Тем не менее его поступок производит на нее сильное впечатление.

— Я намерен пригвоздить общество сверху донизу к позорному столбу белым стихом. Разоблачение богатых и бедных, обывателей и интеллигенции — вот что это будет, ну и плюс к тому произведение искусства. Со времен «Дунсиады»[23] Александра Попа никто ничего подобного не создавал, — поясняет Клемент, — да и концепция Попа была далеко не такой всеобъемлющей.

Этим вечером они устраивают праздник в честь новой книги Клемента — он намеревается приступить к ней завтра же, с утра пораньше. Они отвозят Кристину в парк и разжигают у ее коляски костер из библиографического указателя. Клемент и Мэри одну за другой швыряют тетради в огонь, и Юне становится грустно: сколько трудов месяц за месяцем на них положено. Юна видит, как сворачиваются и обугливаются испещренные ее почерком страницы — бесконечные выписки из Бубера[24], Нибура[25] и Бультмана[26], Карла Ясперса[27]

и Кьеркегора[28], которые она делала для Клемента. Она проштудировала всех этих головоломных философов — а зачем спрашивается?

— Ведь и с тобой было то же самое — разве нет? — а ты меж тем склонна забывать об этом, — говорит Мэри.

От Мэри ничего не укроется. Она всегда знает, когда Юнины мысли утекают куда-то не туда.

— Надо учиться расставаться с прошлым, пусть даже тебе и говорят, что это признак неустойчивости характера. Помнишь тот вечер, когда мы пили за тебя? Когда ты с ходу отказалась от Фулбрайта, — говорит Мэри, — и стала для нас и впрямь своим человеком.

Юна не верит своим ушам. Никогда еще Мэри не хвалила ее так. Заслужить у нее похвалу нелегко.

— Но это же совсем другое, — возражает Юна, она прикидывает: не означает ли похвала, что в ней произошел перелом к лучшему, и в то же время опасается — не подозревает ли Мэри, что она считает Клемента неустойчивым. Если так оно и есть, то это клевета, притом постыдная, и Юне ее не спустят. — Я-то ведь ничего не сжигала, — пищит Юна.

— А вот и нет, ты сожгла за собой корабли, — говорит Клемент: он за словом в карман не лезет.