Ученик дьявола

— Если бы решал он — ночевать нам на постоялом дворе. Мне кажется, Ромболлу Тейларду претит сама мысль о том, что «Уэстфилдские комедианты» будут выступать в Главном зале.

— Он что, думает — мы собираемся спереть столовое серебро и надругаться над горничными?

— Не знаю, но в его поведении меня смущает не только это.

— И что же еще?

— А хотя бы то, что он постоянно мозолил нам глаза! В таком огромном доме у него должно быть целое море обязанностей. Он следит за прислугой, помогает сэру Майклу, отвечает за то, чтобы на кухнях всегда была провизия, ведет счета и прочая, и прочая, и прочая. Однако стоило нам переступить порог — он от нас на шаг не отходил. Почему Тейлард не перепоручил нас кому-нибудь? Зачем браться за дело, которое должны выполнять другие? Смекаешь, к чему я клоню?

— Как-то не очень, — зевнул Илайес.

— Да очень просто! Он за нами следит.

Илайес снова громко зевнул, и Николас понял, что разговор окончен. Пожелав друг другу спокойной ночи, друзья поуютнее закутались в одеяла. Илайес уснул первым, ознаменовав это событие тихим похрапыванием. Некоторое время Николас лежал, размышляя о том, как неожиданно исчез в лесу Дэйви Страттон и где он пропадал все это время. Постепенно веки его отяжелели, и Брейсвелл, не в силах более сопротивляться навалившейся усталости, задремал.

Он не знал, сколько проспал, но, когда его разбудил скрип, было еще темно. Сначала суфлер подумал, что это Илайес бродит в поисках ночного горшка, однако валлиец по-прежнему мирно похрапывал на своей кровати. Николас сел и всмотрелся в темноту:

— Дэйви, это ты?

Поскрипывание тут же прекратилось, однако ответа не последовало. Почуяв неладное, Николас тихо встал с постели и, шаря руками в темноте, добрался до маленькой кроватки. Дэйви там не оказалось, однако суфлер был уверен, что мальчик по-прежнему в комнате. Николас медленно двинулся к двери. Дейви, который, затаив дыхание, стоял, прижавшись к дверному косяку, издал пронзительный вопль, ощутив, как сильные пальцы сомкнулись на его запястье. Николас замер в изумлении.

— Да ты одет, — проговорил он.

— Я хотел… хотел пройтись, — промямлил Дэйви.

— Посреди ночи? Что, снова собрался убежать?

— Нет!

— Да! — Николас едва сдерживал ярость. — Почему? Куда ты собирался?

— Никуда.

— Не лги мне, Дэйви! — Николас тряхнул мальчика. — Ты снова собрался смыться. Я слышал, как ты пытался открыть дверь. Или, скажешь, мне пригрезилось?

— Да, — сдавшись, тихо всхлипнул мальчик. — Я пытался сбежать, и сбежал бы, если б вы не заперли дверь.

— Но я ее не запирал. — удивился Николас. — У меня и ключа-то нет…

Он дернул за ручку — но дверь не сдвинулась ни на дюйм. Они были заперты.

Джеред Тук, дородный мужчина средних лет, казалось, не замечал стужи. Он шел через церковный двор так, словно стоял летний полдень, а не стылое зимнее утро. Огромная шляпа, которую надел сегодня Джеред, была единственной уступкой погоде, и все же, несмотря на холод, он сдвинул ее на затылок, обнажив грубое лицо. Остановившись у могильного камня, Тук молча вознес молитву. Джеред унаследовал должность церковного старосты от отца и подходил к своим обязанностям с неизменной ответственностью. В витражных стеклах западного фасада не светился ни один огонек. Тук что-то удовлетворенно проворчал — он всегда любил приходить в церковь первым.

Церковь Святого Христофора стояла в деревне, расположившейся на самом краю Сильвемера, и обслуживала два других прихода, деревню и несколько фермерских хозяйств. Это было маленькое, приземистое, ничем не примечательное строение. Церкви удалось пережить религиозные конфликты, не так давно прокатившиеся по всей стране. На ее скамьях могло спокойно уместиться до сотни прихожан. Алтарная часть храма была достаточно обширна, чтобы вместить два ряда сиденьев, располагавшихся друг напротив друга. Три широкие каменные ступени вели к алтарной ограде, еще три — к самому алтарю. Посередине зала потолок уходил вверх, образуя звонницу; к языку единственного колокола была привязана веревка. Когда колоколом не пользовались, веревку закрепляли на крюке, вбитом в кафедру.

Джеред Тук зашел в церковь, зажег несколько свечей и начал готовиться к службе. Когда звякнула щеколда на двери ризницы и в сопрестолию[9] вступил викарий, он почти закончил работу и теперь придирчиво оглядывал алтарь.

— Доброе утро, Джеред, — промолвил вошедший.

— Доброе утро, — ответил староста.

— Надеюсь, в один прекрасный день мне удастся опередить тебя, и я приду сюда первым. Ты вообще хоть когда-нибудь спишь?

— Я всегда был ранней пташкой.

— Хотелось бы и мне этим похвастаться.

Преподобный Энтони Димент, низкорослый жилистый мужчина лет тридцати, обладал приятной наружностью и хорошими манерами. Святой отец дрожал от холода, хотя и кутался в толстый черный плащ. Он подышал на руки и, будто только сообразив, где находится, стянул с головы шляпу и склонился перед алтарем в благоговейном поклоне. Тук же снял не только шляпу, но и стеганую куртку. От одного его вида Энтони Дименту стало еще холоднее.

— Все ли готово, Джеред? — спросил он.

— Думаю, да.