Ученик лоцмана

Была, правда, ещё рация, даже две. Одна армейская, переносная, в зелёном металлическом ящичке, с длинной коленчатой антенной, а другая — пластиковая мыльница японского переговорника «Панасоник», составлявшая нашу гордость. Армейская рация почти работала — то есть её можно было заставить действовать, но это выходило далеко за рамки моего знакомства с радиоделом. Японская же игрушка плохо ловила среди луд и береговых сопок, а потому практически всё время приходилось обходиться без связи. Впрочем, я не жаловался — привык, и даже находил в этом некую прелесть. Молчащие рации лишний раз подчёркивали почти полную оторванность от цивилизации — можно было идти вот так час, два, сутки, и за это время не встретить следов человеческой деятельности, за исключением редких низеньких избушек рыбаков, сколоченных из жердей рам, на которых сушат ламинарии, да упомянутых уже вех и створовых знаков. Кое-где попадались высокие, потемневшие от времени кресты, так же старательно обозначенные в нашей «лоции». Стояли они всегда на открытом месте, старательно закреплённые пирамидами из мелких валунов. Впервые увидав крест на берегу, я решил, что это своего рода знак, отмечающий место где кто-то утонул, разбился на камнях — вроде тех сваренных из водопроводных труб крестов, что нет-нет, да и встречаются на обочинах шоссе. Оказалось — нет; кресты эти спокон веку играли роль именно навигационных знаков; по ним местные рыбаки и прочий водоплавающий люд ходил ещё в те времена, когда здесь плавали ладьи новгородцев и парусные карбасы поморов.

Как раз один из таких крестов открылся мне справа по бортув полном соответствии с «лоцией», когда я, приблизившись к паре створовых знаков, уже собрался переложить румпель — и в этот самый момент заметил на берегу человека, размахивающего большой белой тряпкой.

Побережья и многочисленные островки Кандалакшского залива, как и морские тропки, их разделяющие — это вам не подмосковное шоссе, где можно, и даже порой показано здравым смыслом пролететь мимо голосующего на обочине человека. Нет, тут порядки другие: если машет кто-то с берега, и не с материкового, а с островка-луды — значит, в самом деле нужно. И твоё дело маленькое: заглушить движок, остановиться и поинтересоваться, в чём дело и не нужна ли человеку помощь. стряслось. Отказывать или требовать плату здесь не принято, хотя если «голосующий» сам предложит что-то (как правило, не в денежном, а в сугубо товарном выражении, скажем, пачку сигарет, банку консервов или полбутылки «беленькой») — не откажутся.

Причины подобного «автостопа» могут быть самые разные: от настоятельной необходимости передать что-то куму в деревне за соседним мыском, до самого настоящего несчастного случая — скажем, лодка перевернулась, напарник ногу сломал, или какой-нибудь приступ аппендицита ни с того, ни с сего свалил человека с ног. В подобных случаях единственная надежда на проходящие мимо лодки и суда, и попробуй только не остановись! Секретов здесь нет, весть о неблаговидном поступке быстро разнесётся по всему побережью, и нарушитель этикета рискует столкнуться с весьма неприятными проявлениями общественного осуждения — от угрюмого взгляда и отказа в мелкой просьбе, до прямого мордобоя. И в любом случае, отношение к вам будет не как к приличному человеку, а как к типу сомнительному и насквозь ненадёжному — чем быстрее уберётся такой отсюда, тем лучше, а пока стоит держаться от него подальше.

В общем, я заглушил дизелёк — дорка не остановилась, а продолжила неторопливо дрейфовать, увлекаемая приливным течением, — выбрался из углубления кокпита и встал в полный рост у низеньких лееров, держась за ванты.

— Тебе чего, дядя? Стряслось что, помощь нужна?

Человек на берегу что-то крикнул в ответ, но что именно — я не расслышал. Ветер к тому моменту уже разошёлся баллов до трёх, и хоть в салме, прикрытой от его бега грядой невысоких островков-луд, движение воздуха ощущалось слабо, сосёнки и кривые берёзки на берегу шумели так, что напрочь заглушили слова. Я поднял к глазам бинокль — на разделявшей нас дистанции в полторы сотни метров «Беркут» со своим десятикратным увеличением позволял разглядеть незнакомца во всех деталях, словно бы я не торчал сейчас на палубе дорки, а сидел напротив него, скажем, за столиком в кафе.