Ученик убийцы

На следующий день я выпросил разрешение и отправился в город. Путь отнял у меня больше времени, чем когда-либо раньше, но Кузнечик радовался моему медленному шагу, потому что это давало ему возможность обнюхать по дороге каждый клочок травы и каждое дерево. Я думал, что свидание с Молли поднимет мое настроение и снова придаст какой-то смысл моей жизни. Но когда я пришел в мастерскую, она была занята, выполняя три больших заказа для кораблей дальнего плавания. Я примостился у очага в лавке. Ее отец сидел напротив, пил и смотрел на меня. Несмотря на то что болезнь сделала его слабым, она не изменила его характера, и в те дни, когда он мог сидеть, он мог и пить. Через некоторое время я прекратил всякие попытки побеседовать с ним и просто смотрел, как он пьет и изводит свою дочь, в то время как Молли суетилась вокруг, пытаясь одновременно делать дело и быть приветливой со своими покупателями. Его безотрадная мелочность ввергла меня в уныние.

В полдень она сказала отцу, что закрывает магазин и идет доставить заказ. Она дала мне пакет со свечами, нагрузилась сама, и мы вышли, заперев за собой дверь. Пьяные проклятия ее отца преследовали нас некоторое время, но она не обращала на них внимания. Оказавшись снаружи, на холодном ветру, я пошел за Молли, которая быстро подошла к задней стороне магазина. Сделав мне знак молчать, она открыла заднюю дверь и отнесла внутрь все, что было у нее в руках. Потом она отнесла туда же и мой пакет, и мы ушли.

Некоторое время мы просто шли по городу, почти не разговаривая. Она обратила внимание на мое покрытое синяками лицо; я сказал только, что упал. Ветер был холодным и резким, так что у рыночных прилавков почти не было ни продавцов, ни торговцев. Она уделяла много внимания Кузнечику, и он был в восторге. По дороге назад мы остановились у чайного магазина, и она угостила меня подогретым вином и так восхищалась Кузнечиком, что он упал на спинку и купался в ее любви. Меня внезапно поразило, как хорошо Кузнечик воспринимает все ее чувства, а она не ощущает его вовсе. Разве что на самом низком уровне. Я осторожно прощупал ее сознание и нашел ее ускользающей и парящей, как аромат, который усиливается и слабеет с одним и тем же дыханием ветра. Я знал, что мог бы быть более настойчивым, но почему-то это казалось бесцельным. Одиночество охватило меня, смертельная грусть оттого, что она никогда не понимала и не будет понимать меня лучше, чем Кузнечика. Так что я хватал ее быстрые слова, обращенные ко мне, как птицы хватают сухие хлебные крошки, и оставил в покое те умолчания, которыми она отгородилась от меня. Вскоре она сказала, что не может долго задерживаться. Хотя у ее отца больше не было сил, чтобы бить ее, их ему вполне хватало для того, чтобы швырнуть на пол пивную кружку или вещи с полок, демонстрируя возмущение ее явным пренебрежением к нему. Она улыбнулась странной быстрой улыбкой, говоря мне это, как будто чувствовала бы себя не так ужасно, если бы мы стали считать его поведение просто забавным. Я не смог улыбнуться, и она отвела глаза.

Я помог ей надеть плащ, мы вышли на ветер и пошли в гору. Это внезапно показалось мне символом всей моей жизни. У двери она потрясла меня тем, что обняла и поцеловала в щеку. Объятие было таким быстрым, как будто меня толкнули на рынке.

— Новичок… — сказала она, и потом: — Спасибо тебе. За то, что понимаешь…

И после этого она быстро зашла в магазин и закрыла за собой дверь, оставив меня, замерзшего и озадаченного. Она поблагодарила меня за то, что я понимаю ее, в то время как я чувствовал себя как нельзя более отдаленным от нее и от всех остальных. Всю дорогу назад в замок Кузнечик лепетал про себя о дивных запахах, которые он нашел на ней, и как она чесала его как раз там, где он никогда не мог почесаться сам, перед ушками, и о сладком сухарике, который она дала ему в чайном магазине.

День уже клонился к вечеру, когда мы вернулись в конюшню. Я немного поработал, а потом вернулся в комнату Баррича, где мы с Кузнечиком заснули. Я проснулся оттого, что Баррич стоял надо мной, слегка нахмурившись.

— Вставай, и давай-ка посмотрим на тебя, — скомандовал он. И я устало поднялся и тихо стоял, пока он ощупывал мои ушибы опытными руками. Он остался доволен состоянием моих пальцев и сказал, что теперь можно их разбинтовать, но придется оставить повязку на ребрах и каждый вечер возвращаться для перевязки. — Что до остальных царапин, то держи их чистыми и сухими и не отдирай корочки. Если начнет гноиться, приходи ко мне.

Он наполнил маленький горшочек мазью, которая облегчала мышечную боль, и дал ее мне, из чего я сделал вывод, что он ожидает, что я уйду.

Я стоял, сжимая маленький горшочек с лекарством. Ужасная тоска охватила меня, но я не мог найти слов, чтобы высказать ее. Баррич посмотрел на меня, нахмурился и отвернулся в сторону.

— А ну, прекрати это, — сердито скомандовал он.

— Что? — спросил я.